Вольфганг Киссель - Беглые взгляды

Но если странничество происходит в закрытом религиозном космосе и направлено к трансцендентальной цели, то путешествия Нового времени ведут в пространство, в принципе мыслимое как открытое [27] Ср.: Jaœ Elsner / Joan-Pau Rubiés. «Introduction»: Voyages and Visions. Towards a Cultural History of Travel / Hg. Jaœ Elsner / Joan-Pau Rubiés. London: Reaktion Books, 1999. S. 1–56. Hier S. 4: «[…] the cultural history of travel is best seen as a dialectic of dominant paradigms between two poles, which we might define as the transcendental vision of pilgrimage and the open-ended process which typically characterizes modernity». . Белый сочетает оба представления, заставляя аргонавтов XXIII века совершить паломничество на Солнце, которое заканчивается где-то в космосе, то есть нигде. Свобода передвижения модернизма распространяется техническим прогрессом на космос, однако путешествие на Солнце означает не самоутверждение, а потерю самого себя. Так стихотворение Белого не только представляет тонкую поэтику видения и возможности быть увиденным, но и отмечает кульминационный пункт русского травелога как автобиографического дискурса рубежа веков.

Чтобы понять это положение, следует обратиться к автобиографическому подтексту стихотворения в прозе, который сразу же открывался посвященным читателям поэта и его друзьям. Во время учебы в Москве в первые годы нового столетия Белый участвовал в основании Кружка аргонавтов; кружок объединял молодых художников и мыслителей, находившихся в поисках духовного обновления русской культуры, подобно тому как когда-то мифические аргонавты устремились на поиски Золотого руна. Метафорика и символика путешествия аргонавтов наложили отпечаток на все раннее творчество Белого. В самом начале своей писательской биографии путешествия казались Андрею Белому, неустанному искателю, которому после прощания с родительским домом не суждено было иметь постоянного пристанища, конгениальной активностью, стимулирующей его творческую продуктивность или даже высвобождающей ее [28] Самое основательное описание путешествий Белого и компиляций его травелогов принадлежит французскому слависту Клоду Фриу: Andréi Biély, Le collecteur d’espaces. Notes, mémoires, correspondances / Présenté et traduit du russe par Claude Frioux. Paris: L. Vuitton, 2000. . В десятые и двадцатые годы он написал свои самые значительные травелоги о Северной Африке, о Берлине и Кавказе [29] О кризисе Белого в Берлине см.: Kissel Wolfgang Stephan. Die Metropolenreise als Hadesfahrt: Andrej Belyjs Berliner Skizzen, Im Reich der Schatten‘ // Berlin, Paris, Moskau: Reiseliteratur und die Metropolen. Hg. Walter Fähnders / Nils Plath / Hendrik Weber / Inka Zahn. Bielefeld: Aisthesis, 2005. S. 227–251; также: Kissel Wolfgang Stephan. Une descente aux Enfers: Le projet autobiographique d’Andrej Belyj et son séjour à Berlin (1922/23) // Revue des Etudes Slaves, LXXIX / 3. Entre les genres. L’écriture de l’intime dans la littérature russe, XIXe — XXe siècles. Paris, 2008. P. 375–388. . Таким образом, фрагмент «Аргонавты» также говорил и о его собственном путешествии аргонавта, его земном путешествии в поисках Золотого руна.

Вместе с тем стихотворение Белого теснее связано с жанром русского травелога, нежели это может показаться на первый взгляд: оно соответствует расширявшемуся радиусу путешествий русских писателей с конца XVIII и до конца XIX века. На рубеже XIX и XX веков жанр модернистских травелогов на русском языке пережил хотя и короткий, но исключительно богатый исторический период. В конце XVIII века, во время особенного преклонения русских перед идеями Просвещения, Николай Карамзин отправился в центры европейской цивилизации, чтобы приобщиться к чужому и способствовать созданию синкретической культуры из европейских и русских элементов [30] Ср. основополагающее исследование путешествия Карамзина: Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. С. 83–121. . Его «Письма русского путешественника» долгое время были образцом нормы и стиля русских травелогов: ни один писатель, путешествовавший в Западную Европу, не мог полностью избежать его влияния [31] Dickinson Sara. Breaking Ground. Travel and National Culture in Russia From Peter I To the Era Of Pushkin. Amsterdam / New York: Rodopi, 2006. . Множество деталей, наполнивших текст, не соответствовало исторической реальности путешествия Карамзина — их узрело только «духовное око» писателя, то есть, строго говоря, они оставались вымыслом. С тех пор русские травелоги заняли место между вымыслом и документом [32] Ср.: Asholt Wolfgang. Reiseliteratur und Fiktion // Ders. / Claude Leroy. Die Blicke der Anderen Paris-Berlin-Moskau. Bielefeld: Aisthesis, 2006. S. 79–100. Hier S. 79ff. . Так возникла их чрезвычайно тесная привязанность к литературным нормам, подчеркнутая литературность, более обращавшая взгляды путешествующих русских писателей на претексты, нежели на реальность посещаемых стран [33] Kleespies Ingrid. Caught at the Border: Travel, Nomadism, and Russian National Identity in Karamzin’s Letters of A Russian Traveller and Dostoevsky’s Winter Notes On Summer Impressions // Slavic and East European Journal. Vol. 50. № 2 (2006). S. 231–251. .