Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

Диалог продолжался в том же тоне: гордая и независимая Олли упорно отказывала матримониальным и любовным предложениям Чизлама.

Поскольку я хорошо знал англосаксонскую чопорность, я сначала удивился тому, что в приличном пансионе терпят ночной визит женщины к постояльцу. Но потом забыл об этом.

Мое удивление возобновилось на следующее утро: я был снова разбужен громким разговором, который на этот раз шел по-французски, но с тем же американским западным акцентом. Чизлам снова разговаривал с женщиной.

— Нет, вы меня больше не любите, господин Чизлам! Теперь вы вечно вертитесь около этой дрессировщицы собачек Олли, худой, как палка от метлы. Не прошло и месяца с тех пор, как вы впадали в экстаз, когда я пела свой романс, и это, несомненно, была любовь, — ведь у меня не такой уж замечательный голос!

— Я в конце концов это заметил, мадмуазель Крикет. Да, кроме того, и вы меня не любите! Вы играете со мной только из кокетства.

— Ах, вы уже забыли свое обещание жениться на мне, которое дали на берегу Луары, где собирались провести со мной медовый месяц?

— Мадмуазель Крикет, я решил, что если женюсь, то непременно вернусь в Мэн, в тот Мэн, что находится в Америке!

— Что ж, вы правы, уезжайте, господин Чизлам. Я никогда не выйду за вас, женитесь на своей палке! Да, палке, палке, палке!..

Разговор шел еще долго, и, вставая с постели и одеваясь, я думал: «У этой француженки странное произношение: она наверняка долго жила в Калифорнии. Господи! Да что это она так упорно твердит слово „палка“? И до чего непостоянен этот Чизлам! Нет, право, в этом пансионе совершенно невозможно жить!»

На следующий день я был так же внезапно разбужен, как и накануне. На этот раз беседа велась по-итальянски, но все с тем же злосчастным западно-американским акцентом.

— Прелестная Локателли! Уступите моей любви! Давайте поженимся! Мы откажемся от путешествий и укроем наше счастье на вилле, которую я куплю в Калифорнии, в Сан-Диего. Мне хочется иметь дом с очаровательным видом из окон, и мы будем выращивать апельсины!

— Это невозможно, синьор Чизлам. Я невеста одного моего соотечественника, который служит офицером в Болонье. У него нет ничего, кроме жалованья, и мы ждем, пока я накоплю приличное приданое, чтобы пожениться.

— Ну что ж, тогда прощайте, синьорита Локателли! Такой бедный шут, как я, не может надеяться на преимущество в вашем сердце перед блестящим офицером. Прощайте, синьорита! Я желаю вам счастья как можно скорее. Разрешите мне немного пополнить приданое, которое вы копите!

Я подумал: «Этот удивительный ловелас, однако, славный малый! Но все же его мания ежедневно жениться весьма неудобна для других — это будит меня внезапно и намного раньше, чем я привык вставать!»

А на следующую ночь я вообще не мог ни на минуту сомкнуть глаз!

Господин Чизлам беседовал с мужчиной на новом английском, характерном для Соединенных Штатов, и с западным акцентом.

— Ах, Чизлам, вы — несчастный человек, который умрет в одиночестве, без семьи, без любви!

— Вы правы, Чизлам, и пора уже мне покориться судьбе. Всю жизнь я забавлял и развлекал миллионы людей во всех частях света, но так и не нашел себе жены.

— Чизлам, вы были всеобщей радостью, воплощением веселого смеха на всей земле. Это слишком много для одной женщины. То, что предназначено для всех, может своей грандиозностью привести в ужас кого-нибудь одного!

— Итак, Чизлам, я, считавший себя самым смешным и веселым из людей, оттого оказался теперь самым печальным!

— Увы, Чизлам! Я думаю то же самое. Ваша неистощимая фантазия, которая до сих пор вызывала неслыханное веселье во всех уголках земли, оказалась недостаточной, чтобы какой-нибудь простой девушке вы стали милее всех других! Находясь среди публики, она смеялась вместе со всеми, но, если вы начинали говорить с ней о любви наедине, вы вызывали у нее только чувство бесконечной грусти.

— Что же, так и бывает на свете, Чизлам?

— Да, Чизлам, так и бывает на свете!

— И никогда у меня не будет никого, кто бы утешил меня, кроме меня самого?

— Никого, кроме вас самого, Чизлам.

Этот диалог между двумя таинственными Чизлами длился бы, наверное, еще много времени, если бы я, выйдя из терпения, не застучал изо всех сил кулаком в перегородку, отделявшую меня от моего соседа, с криком:

— Джентльмены, еще не утро, еще время спать!

Оба Чизлама мгновенно умолкли, и я тотчас же погрузился в глубокий сон.