Колм Тойбин - Завет Марии

Сначала мне не было слышно, что говорят с балкона здания на противоположной стороне площади, даже рассмотреть что-то было нелегко. Нам пришлось выйти из тени на солнце и пробраться в гущу людей. На балконе стоял Пилат, многие шептали его имя, и слова его звучали все громче:

— В чем вы обвиняете человека сего?

И все как один прокричали ему в ответ:

— Если бы он не был злодей, мы не предали бы его тебе!

Тут кто-то толкнул меня и, из-за шума вокруг, я пропустила следующие слова, но Мария все слышала и передала мне. Пилат сказал, чтобы народ взял узника и судил его по иудейскому закону.

Пилат все еще стоял на балконе, один, а поодаль стояли двое священников. На этот раз я услышала ответ толпы, он прокатился по ней, как волна.

— Нам не позволено предавать смерти никого, — ответили люди, и по тому, как они это сказали, стало ясно, что все действительно было подстроено заранее. Я не могла себе представить, что такое возможно. Потом Пилат скрылся в доме, и настроение на площади изменилось, разговоры и шум затихли, и я ощутила, как что-то произошло, как все напряженно смотрят на балкон. Я ощутила: толпа жаждет крови. Я чувствовала это по выражениям лиц, по стиснутым зубам, по возбужденному блеску глаз. Многие лица потемнели, стали пустыми, и, чтобы заполнить эту пустоту, нужна была жестокость, боль и крики страдания. Теперь, когда они получили разрешение, им хотелось лишь выплеснуть свою ярость. Из покорной чужой воле толпы они превратились в сборище жаждущих крови безумцев: им не нужно было ничего, кроме душераздирающих воплей, разорванной плоти и раздробленных костей.

Шли минуты, мы стояли и ждали, и я наблюдала, как эта жажда распространяется от одного к другому, как она охватывает всех на площади, словно кровь, неумолимо проникающая во все члены с биением сердца.

Когда Пилат снова вышел и заговорил, люди слушали его, но слова уже не имели значения.

— Я никакой вины не нахожу в нем, — сказал он. — Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?

Толпа была уже готова и прокричала в ответ: «Не его, но Варавву!» Тогда появился разбойник Варавва, и его отпустили под всеобщий одобрительный рев. А потом откуда-то раздался крик, и стоявшие впереди смогли увидеть что-то, невидимое нам, все нетерпеливо задвигались, еще больше людей хлынуло на площадь, так что мы втроем оказались уже не с краю, а почти в середине. Мы молчали, стараясь остаться незамеченными. Теперь никто не сводил глаз с балкона, все знали, что сейчас случится, и лишь ждали той минуты, когда их страстное желание будет удовлетворено.

И минута эта настала — народ дружно ахнул, выражая свой восторг, оторопь и нетерпение, но и этого было мало, и общий вздох тут же сменился криками, улюлюканьем, визгом и свистом, потому что на балконе в окружении солдат, с залитым кровью лицом и в терновом венце, впившемся в лоб, появился мой сын. На нем была пурпурная царская мантия, под которой угадывались связанные за спиной руки. Солдаты толкали его по балкону, а толпа ревела и гоготала. По тому, как содрогалось от ударов его тело, я видела, что он ослаб. Он выглядел сломленным, почти смирившимся. Пилат снова начал говорить, но крики людей перебивали его, и он возвысил голос, чтобы его было слышно.

— Се Человек! — сказал он.

И я услышала, как священнослужители, стоявшие под балконом и по краям площади, начали выкрикивать: «Распни его, распни его!» Пилат вновь потребовал тишины. Он подошел к моему сыну, чтобы поддержать его и заслонить от солдат, и сказал священнику: «Возьмите его вы и распните, ибо я не нахожу в нем вины». И один из священников прокричал: «Мы имеем закон, и по закону нашему он должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божиим!» Пилат опять ушел с балкона и приказал увести заключенного вслед за ним. Когда он обернулся, я четко увидела его лицо и заметила, что он смотрит вниз со страхом и изумлением. Тогда мне казалось, что Пилат размышляет, не отпустить ли моего сына, но сейчас я понимаю, что надежда оставалась только у меня. Остальные знали, что идет игра, в которой на кону будущее, и что сейчас имеет значение лишь одно — убийство. Поэтому, когда они возвратились и Пилат прокричал «Се Царь ваш!», толпа взорвалась. Все вокруг орали: «Возьми, возьми, распни его!» — будто эти слова обещали бесконечную радость и удовольствие, будто в них заключались все их стремления. Тогда Пилат снова прокричал: «Царя ли вашего распну?» — но сказать такое было все равно, что бросить палку собаке. Они знали правила игры и ответили: «Нет у нас царя, кроме кесаря». Тогда Пилат предал его народу — все только этого и ждали. Каждый хотел лично участвовать в подготовке страданий, которых так добивался. Понемногу мы стали проталкиваться к выходу с площади и оказались перед внезапно собравшейся группой мужчин, которые громко подзывали к себе народ. Было такое чувство, что все они отравлены ненавистью: она сквозила в энергичных движениях, в криках, смехе, приказаниях. Мужчины прокладывали путь для зловещей процессии, направлявшейся к холму.