Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?

По итогам двух мировых войн Великобритания в конце концов предпочла передать мировое господство на тот берег Атлантики, а не уступить его опьяненной собою Германии, которая бы вырвала его силой. Причины, приведшие в 1914 г. к началу войны, скорее, лежат в плоскости геополитики, чем экономики. Две мировых войны – такова цена, которую пришлось заплатить за появление в рамках развитого капитализма нового гегемона – Соединенных Штатов Америки. Прибавим еще колоссальный скачок вперед в социальной сфере, который давно назрел, но до 1914 г. никак не мог состояться из-за эгоизма и слепоты буржуазных классов. Лишь две мировых войны, сопровождавшиеся бескомпромиссными социальными и политическими баталиями, позволили возникнуть государству всеобщего благосостояния ( Welfare State ).

Кроме того, потребовалась настоящая геополитическая революция во всем мире, чтобы под политической гегемонией США возникла обширная зона свободной торговли, в которой действуют некоторые ограничения (культурное исключение, оборонная промышленность, отдельные сельскохозяйственные товары) и которая целиком основана на монетарной асимметрии, искажающей саму ее суть.

Уход европейских наций с исторической арены после 1945 г. связан не только с тем, что США одержали верх над странами Оси. Он стал возможен лишь благодаря продолжающемуся вот уже около 70 лет размыванию суверенитетов европейских стран в соответствии с планом, задуманным Жаном Монне и реализованным благодаря холодной войне. Парадокс состоит в том, что «строительство единой Европы» оказалось самым надежным средством, чтобы ускорить ее упадок.

Запросив в конце сентября 1918 г. перемирие, лидеры Рейха руководствовались самыми противоречивыми соображениями. Генеральный штаб и консервативные круги стремились заключить на Западном фронте компромиссный мир, чтобы получить передышку, которая бы позволила Германии, победив Россию, позже возобновить свое «наступление» [92]. По Брест-Литовскому миру (3 марта 1918 г.) Россия потеряла Польшу, Курляндию и Литву, независимость получили Украина и Финляндия. Более того, соглашения, подписанные с Лениным 27 августа 1918 г., хотя и предусматривали независимость Латвии и Эстонии, еще до Рапалльского договора [93]открыли дорогу к подлинному сотрудничеству между Германией и Россией. Мартовский и августовский договоры 1918 г., которые быстро были аннулированы и утратили силу, тем не менее парадоксальным образом предвосхитили существующие сейчас границы. В марте 1918 г. Германия могла считать, что обезопасила себя от русской угрозы, которая до 1914 г. ее так страшила.

Либеральные промышленники, поддержав просьбу о перемирии, исходили из совершенно других задач. Их беспокоили проекты коммерческой дискриминации, которые западные противники стали обсуждать в конце 1917 г.: ограничение доступа к сырью и к самым богатым рынкам, вплоть до введения специального налога на импорт из центральных держав [94]. Экономическое руководство Германии в первую очередь стремилось восстановить прерванные войной экономические связи и вновь выйти на мировой рынок. Оно надеялось сделать это с наименьшими издержками, опираясь на программу из «четырнадцати пунктов», озвученных президентом Вильсоном в его речи перед американским Конгрессом 8 января 1918 г. и принятых Антантой в октябре 1918 г. в качестве основы для будущего мира. В этой речи Вильсон призвал к «устранению, насколько это возможно, всех экономических барьеров и установлению равенства условий для торговли всех наций, стоящих за мир и объединяющих свои усилия к поддержанию такового» (пункт 3). Другие пункты касались свободы мореходства, сокращения вооружений, освобождения и возвращения оккупированных территорий, независимости Польши, возвращения Эльзас-Лотарингии во владение Франции, разрешения колониальных споров с учетом интересов местного населения и, наконец, создания Лиги Наций [95].

В речи от 11 января 1918 г. Вильсон упомянул еще один – и, по сути, важнейший – пункт: право народов на самоопределение. Этот принцип обрекал Австро-Венгрию на распад, но гарантировал Германии сохранение ее единства, поскольку немецкий народ через пятьдесят лет после объединения не был готов от него отказаться. Клемансо, хотя и понимал, какой дисбаланс ждет Европу, мыслил реалистически и принял этот факт как данность.