Сергей Кара-Мурза - Мысли быстрого реагирования

Потом в мою жизнь вошел Николай Константинович. Я относился к третьему поколению его сотрудников, и, думаю, его свет и влияние доходили до меня в более чистом и слегка ослабленном виде, не отягощенные эмоциями слишком тесного общения, как у «стариков». Для меня он — прекрасное и противоречивое порождение русской культуры советского периода. Редкостное сочетание ума, страсти и художественного чувства. И совести, благородства высокой пробы. Даже вспышки его гнева, даже по ошибке, несправедливые, несли в себе созидательный заряд. Для меня он так и остался мысленным собеседником, в трудные моменты я стараюсь угадать его реакцию на тот или иной мой выбор. Не то чтобы я всегда соглашался с его реакцией, но она для меня — важный аргумент.

Несомненно, Н.К. был той матрицей, на которой собралась Лаборатория. Сам он был настолько целостной и устремленной ввысь личностью, что у него не было потребности никого вокруг подавлять и сдерживать, он собирал самых талантливых, до кого могла дотянуться его рука, и помогал им расти. В нем было редкое сочетание аристократизма и глубокого демократического чувства.

Согласно моим понятиям о советском проекте, Н.К. принадлежал к важной категории его творцов и носителей. Сейчас, после краха советского строя, о причинах которого еще придется задуматься, в образе Николая Константиновича я вижу черты, предопределившие наш кризис. Слишком высокая интенсивность порыва, за которой не поспевают тылы. Нехватка мещанского здравого смысла, без которого не удается устроить гомеостатическую систему. Возникает скрытая напряженность, ведущая к расколу. Ничего не поделаешь — «время было такое», таких людей выращивало.

Но в то время, несмотря на все напряженности и частичные беды, мы жили на фоне общего ощущения счастья и светлых ожиданий. Лаборатория стала для нас чудесной башней, где это счастье обитало в концентрированной форме. И люди, и химия, и внешняя среда тут сложились с кооперативным эффектом. Все по отдельности так бы не действовало.

Вот мой личный случай. Вся химическая компонента моей жизни доставляла мне великое наслаждение. Я ушел из Лаборатории в 1968 г., но лишь недавно меня, наконец, перестал мучить такой сон. Я возвращаюсь в Лабораторию, меня встречают друзья, очищают мне место, собирают посуду. У меня хорошая, обдуманная тема, обсуждаем ее, Варвара Андреевна и Н.К. одобряют. Я готовлю колонки, реактивы. Какое счастье! Начинаю эксперимент и вскоре вижу, что тема моя не стоит выеденного яйца, что я безнадежно отстал от хода моей области, что все соглашались со мной из жалости. И тут я просыпаюсь…

Что же такое, что такого давала нам химия? Так ли сейчас? Помню, окно нашей комнаты в ИХПС выходило на ул. Вавилова. Видно было, как подходил трамвай от метро, спускался припозднившийся сотрудник, оглядывался воровато — и пускался к институту бегом. Пожилые стеснялись бежать, но бежали. Чтобы на пару минут раньше достать свои хроматограммы или взглянуть на кристаллы.

Но только ли в радости каждодневных открытий было дело? Вспоминаю — точно с таким же чувством мы сидели тогда у костра или погружались за водорослями у Вити Васьковского в экспедиции на Японском море, спорили за чаем о вреде и пользе безработицы, отмечали в столовой очередную диссертацию. На матрице, заданной Н.К., собрался коллектив, который, как выражаются нынешние философы, находился в «страстном состоянии». Время было такое…

Сейчас, усиленно вспоминая, я скажу с уверенностью: это состояние было разлито во всем пространстве СССР. То же самое мы чувствовали на заводе в Орске, где проходили практику, все рабочие — девушки и юноши. Как красиво они стояли, ходили, говорили! Как будто их не давили быт и суета. Как они мыслили о науке! Теперь это и представить себе нельзя.

Это было время «массового призыва» в науку. Не припомню, чтобы велась какая-то пропаганда, накачивание «престижа» науки; но сейчас вижу, что в нас, начиная с кружка химфака, было что-то вроде мессианского чувства. Может быть, у «стариков», буквально из поколения шестидесятников, оно было интенсивнее, но и на моих сверстников хватило. Меня именно оно и из химии погнало, и я только через двадцать лет упорной учебы понял, какие соблазны крылись в этом мессианизме интеллигенции массового призыва. Да и то мне память о пожарах помогла. Дьявол силен…

Думаю, что в нашей Лаборатории совместными усилиями Н.К. и его соратников-основателей, вместе задавших вектор и стандарты наших мыслей, чувств и действий, возникло, как побочный продукт их усилий, особое культурное и духовное пространство. Здесь вызрели и раскрылись качества очень разных и очень способных людей, собранных в коллектив с системными свойствами. Это был сгусток интеллектуальной и духовной энергии с большим творческим и созидательным потенциалом. И, как оборотная сторона этих свойств, был потенциал сомнения, отрицания и разрушения. Как вводить такие сгустки в режим спокойного стационарного горения — не знали и не знают.