Александр Неклесса - История в (пост)современном интерьере

Мир — не состояние, это процесс. Если вы основываете свои действия на социальных моделях, которые всегда приблизительны и зависят от точности измерений, то обязательно окажетесь в ловушке. Еще важнее другое — динамичный и непериодический характер реальности, ее самоорганизующаяся сложность, в которой мы обитаем и действуем. Мир постепенно перестает соответствовать привычным прописям, причем с какого-то момента значительно, и человечество либо начинает его мистифицировать, либо искать утешение в мифологии, поскольку, говоря откровенно, для людей прежней культуры происходящие судьбоносные события все чаще демонстрируют качества анонимности, враждебности а заодно — театральности.

Специфическая ментальность человека Нового времени, основы которой были заложены принятым Европой аристотелизмом и закреплены эпохой Просвещения, уводила человека от великой сложности Вселенной. Проясняя, просвещая сознание, сокрушая традиционалистские дебри и языческие кумирни, линейная, причинно-следственная ментальность одновременно воздвигала невидимый забор между реальной, критической сложностью мира и, как оказалось, человеческой, слишком человеческой методологией его исследования. А заодно выработанной за столетия и канонизированной, «рабочей» моделью жизни, этой, как сейчас выясняется, «погремушкой» истинного бытия.

С какого-то момента, однако, пространство внутри забора оказалось сплошь затоптанным. Стали множиться противоречия, конфликты. И подросшие люди потянулись заглядывать за ими же выстроенные ограничения в поисках иной формулы рациональности и другого замысла реальности. Все это во многом предопределило казусы, парадоксы науки и вообще экзотику философских, да и социальных метаний ХХ века.

Гармония природы оказалась более, нежели мелодична или какофонична, выяснилось, что она — иная, что ее истоки лежат вне человеческих мерок и представлений, по крайней мере, характерных для культуры, развившейся за последние несколько веков. Люди же, если выражаться в терминах этой культуры, — «переменные, способные к независимому перемещению», и потому создают неисчислимое поле вероятностей или, говоря другими словами, освобожденный социум являет собой некое подобие «фазового пространства». При этой, кажущейся на первый взгляд непреодолимой неопределенности, человечество, тем не менее, способно к глубокому замыслу, к долгосрочному, масштабному по своим последствиям действию. Так прежняя европейская культура со всеми своими интеллектуальными и социальными производными вступила в полосу великого кризиса, находясь на перекрестке расходящихся троп, сводимых воедино где-то там, вдали, грядущим и неведомым аттрактором.

Понимание более сложного характера окружающей нас реальности, практики и структур повседневности, нараставшее на протяжении всего ХХ столетия, оказалась все же достаточно неожиданным для просвещенного общества. Сложность новой композиции, жизни на грани хаоса с трудом поддавалась прочтению, либо не поддавалась вообще, в особенности, если исследователь так или иначе продолжал ориентироваться на прежний круг «аксиом».

У нового образа мира, отразившего, словно разбитое зеркало, критичность самой жизни и подлинный динамизм/драматизм бытия, существенно меняется семантика, но практически отсутствует лексика. Хорошая иллюстрация — события 11 сентября 2001 г. Сейчас практически с равной степенью убедительности можно говорить, что теракт провели исламские экстремисты, американские спецслужбы, израильтяне, китайцы, европейцы и т. д. И у каждой из подобных точек зрения найдутся свои квалифицированные сторонники. Язык перестает адекватно выражать реальность. Это и означает, что мир вновь становится анонимным. Ибо если на один вопрос у вас находится десяток ответов, чаще всего это означает, что ответа нет вообще. Вы не понимаете, что происходит в мире, а просто рассуждаете об этом, ибо рассуждать стало жизненно важной привычкой. Тем временем социальный космос стремительно приближается к состоянию Большого Взрыва, который, возможно, и породит совершенно новую человеческую вселенную.

— У Вас есть какие-то «путеводные нити», сценарии того, как все это происходит, и что еще может с нами произойти?

— Социальная история напоминает мне генетическую структуру, в том смысле, что в ней есть две сопряженные между собой спирали. Одна из них — это инерционная, структурированная история больших человеческих масс и материальной культуры. Поражает, к примеру, что две тысячи лет европейской истории делятся — с определенной внутренней логикой развития и, конечно, долей приблизительности — на четыре этапа, продолжительностью по пятьсот лет каждый.