В. Коломиец - Политический образ современной Италии. Взгляд из России

Справедливо предположить, что историческое знание, адресованное сообразно этим регламентирующим политическим технологиям массовой аудитории, как и результаты ее собственных познавательных усилий по формированию своей собственной – народной историографической субкультуры, окажутся существенно иными, а «дилетантски» реконструированный образ прошлого во многих случаях будет контрастировать с научными историческими представлениями, созданными академической историографической субкультурой. Да и по своему функциональному назначению такой политический образ прошлого, осмысленный как исторический опыт, актуальный как для нынешних, так и для последующих времен, хотя и не всегда освященный высоким авторитетом исторической науки или иных сфер деятельности, специализирующихся на популяризации истории, будет более прикладным, максимально нацеленным на «сообщаемость» с настоящим.

Историческое сознание, фиксирующее этот образ прошлого, становится фактором современной политики, обнаруживая себя, где в скрытом, а где в явном виде, в таких ее феноменах, как политические ценности, политические ориентации, политическое поведение, формирующих и воспроизводящих политические институты общества, а в конечном счете и его государственность [19] См.: Canfora L. L’uso politico dei paradigmi storici. Roma-Bari, 2010. . В этом процессе созидания государственности историческое сознание выполняет важную элементообразующую функцию, в значительной мере предопределяя ее – государственности – облик, пути развития и исторические судьбы [20] См.: Историческое сознание в современной политической культуре. (Материалы «круглого стола») // Рабочий класс и современный мир. 1989. № 4. С. 108; Глебова И. И. Политическая культура России. Образы прошлого и современность. М., 2006; Myth and Memory in the Construction of Community. Historical Patterns in Europe and Beyond / Bo Stråth (ed.). Bruxelles; Bern; Berlin; Frankfurt/M.; New York; Wien, 2000; Boia L. History and Myth in Romanian Consciousness. Budapest; New York, 2003; Gardner Ph. Hermeneutics, History and Memory. London and New York, 2010. .

Долгое время в нашем отечественном политическом языке понятие «государственность» выглядело почти что анахронизмом, а случаи его употребления были довольно редки, ограничиваясь по большей части раннеисторическими временами. «Ренессанс» и самый настоящий «бум» востребованности понятия «государственность», определяемого, к примеру, как « относительно жестко закрепленные институциональные основы политических систем, своего рода рамка, или костяк, обеспечивающая структурное единство и целостность несравненно более широкой, разнообразной и подвижной политики » [21] Ильин М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997. С. 187. , наступил все в те же перестроечные и постперестроечные годы, ввергнувшие советскую государственность в состояние глубокого кризиса, завершением которого стала ее замена государственностью российской. Этот императив переоснования государственности, произведенного в начале 90-х годов, во многом выводился из необходимости достижения упорядоченных, сбалансированных отношений между государством и гражданским обществом [22] Ср.: там же. С. 201–202. .

С учетом обусловленности итальянской истории историей российской сходная концептуальная схема, выражающая политический процесс в терминах Великой реформы государственности, а на деле – ее переоснования, в известной мере обнаруживает свою применимость и к тому периоду истории Италии, который приходится и на завершающие десятилетия XX в. [23] См.: Левин И. Б. Указ. соч.; его же. Размышления об итальянском кризисе. С. 51. , и на самое начало следующего столетия. Перипетии новейшей истории итальянской государственности не обходились без извлечения из исторической памяти общества образов давнего и недавнего прошлого, без выстраивания исторических аналогий и соответствий, призванных утвердить либо оспорить существующие государственные устои. То есть, иными словами, историческое сознание неизменно проявляло себя в своей естественной роли и функции неотъемлемого элемента государственности.

Рассмотрение проблемы государственности, соотнесенной с историческим сознанием, выводит, в свою очередь, на уровень исследования политической жизни как воплощения человеческого «измерения» политики, человеческой субъективности в истории. В традиции западной политической науки под понятие «политическая жизнь» обычно подводится максимально широкий круг политических явлений, политические отношения и институты в их совокупности. Тем же обобщающим смыслом, к тому же терминологически менее регламентированным, оно наделено и в языке нашей отечественной политики и науки. При этом, однако, и на Западе, и в России утверждается иной исследовательский подход, придающий «политической жизни» строго категориальное значение, согласно которому ее ассоциируют прежде всего с неинституциональными и «затененными» формами политики [24] См., например: Демидов А. И. Категория «политическая жизнь» как инструмент человеческого измерения политики // Полис. 2002. № 3. С. 156–162. . Сродни последним оказывается, по-видимому, такой феномен исторического сознания, как исторический миф, который, с одной стороны, имеет стихийно-иррациональную, «затененную» природу, а с другой – обнаруживает в себе явные и неявные признаки рационального воздействия – политических технологий, используемых для его сотворения и воспроизводства. Иными словами, еще одна логическая связка – «историческое сознание – политическая жизнь» – также представляет собой немалый исследовательский интерес с точки зрения соотносимости категорий историописания и политической науки.