Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

Восприняв метафору «острова Россия» как метафору «морскую», Ильин попытался преодолеть схематичность оппозиции «остров – проливы» таким образом, чтобы, по его словам, четче заметить «переходы от внутренних пространств "острова" к прибрежным "заливам", "мысам" и "шхерам", затем к "шельфу" и, наконец, к "морским глубинам", за которыми "шельф", "шхеры" и прочие проявления другого острова» [Ильин 1995, 62]. При этом он предлагает шире использовать данные «геоморфологии, рельефа и, прежде всего, бассейнового деления, климатических, в первую очередь зональных характеристик, ландшафтных и почвенных данных, миграций вещества и энергии (как естественных так и антропогенных), расселения, транспортных и информационных инфраструктур» и т. д. Однако, на этом пути он отчасти сходится с классиками евразийства: в частности, по чисто физико-географическим критериям он отождествляет «остров Россия» с карпато-алтайским пространством, а Забайкалье и тихоокеанское приморье относит к «лимитрофам» наравне со Средней Азией, Кавказом и Польшей. В результате он приходит к идее выделения Дальнего Востока в отдельный доминион с широкой суверенностью, хотя и под защитой России, полагая, что только широким привлечением западных и тихоокеанских экономик к развитию этой вольной зоны могло бы сдержаться китайское на нее наползание.

Автор модели «острова Россия» подходит к проблеме позиции Дальнего Востока в строении российского пространства несколько иначе. По его мысли, практически всю великоимперскую эпоху геополитические приоритеты правящих верхов России распределялись так: на первом месте стояла Европа и «территории-проливы», представлявшие подступ к основной платформе западной цивилизации. На втором – территории, открывающие подступ к другим ареалам афро-азиатского приморья и тем позволяющие косвенно влиять на политику Запада. На третьем месте – внутренние области российской платформы и особенно ее восточные трудные пространства (в частности, поражение в русско-японской войне и нынешняя слабость перед Китаем обусловлены, в полном согласии с давними выводами В.П. Семенова-Тян-Шанского, исключительно тем, что задачи продвижения в приморье почти всегда оказывались впереди обживания и интеграции в Россию тыловых трудных пространств). Сегодня приоритеты следует инвертировать: на первом месте должна быть платформа России, в том числе скрепление ее внутренних районов с окраинами; на втором месте – территории, не соприкасающиеся непосредственно с Европой; на третьем – Восточная Европа. Причем, когда мы говорим о «внутренней геополитике», под этим следует понимать не только федерализм, но и упоминавшуюся «переоценку составляющих» России.

Предлагается рассматривать нынешнюю Россию как платформу с двумя внешними флангами – евророссийским и дальневосточным, – обращенными, соответственно, к восточноевропейским «территориям-проливам» и к Тихому океану. При этом ареал Сибири и Большого Урала (Урало-Сибирь) выступает сегодня стержнем России, обеспечивая ее коммуникационную целостность. Он – посредник между Западной Россией, без него оказывающейся дальним окраинным тупиком Европы, и Дальним Востоком, способным отколоться от России, втягиваясь также на правах тупиковых окраин в тихоокеанский мир. Урало-Сибирью эти фланговые ареалы соединяются в систему, способную придать им новое стратегическое качество.

Сегодняшняя – становящаяся – Россия в потенции обладает сбалансированным симметричным гештальтом. Обоим ее флангам присуще меридиональное развертывание. В организации Евро-России определяющая роль принадлежит Волге и Дону, а также идущим с севера на юг железнодорожным магистралям. В строении дальневосточного фланга («Леналенд» X. Маккиндера) подобную же функцию способны играть побережье Тихого океана, идущие с юга на север автодороги и течение Лены, связующее Южную Сибирь с Якутией и Северным Ледовитым океаном. Между тем, Урало-Сибирь отличается по преимуществу широтным развертыванием (которое лишь несколько модифицируется меридиональным течением великих сибирских рек). В нем – дополнительно к отмечавшемуся Савицким фланговому развертыванию зон тундры, тайги и степей – осевая функция принадлежит антропогенным факторам: Транссибу, а в потенции – и Северному морскому пути. В этой прорезающейся структуре новой России, где пока непропорционально ослаблены северная и восточная оси, ключевые позиции принадлежат тем регионам (скрепам России), где стыкуются широтное и меридиональное развертывание, Урало-Сибирь с Евро-Россией и Дальним Востоком. На сегодня важнейшей из этих скреп оказывается Юго-западная Сибирь с верховьями Оби и Иртыша, а заодно с обращенными к ней восточными склонами Урала, где пересекаются магистрали с востока на запад и с севера на юг. Общая характеристика этого региона оказывается трояка. Во-первых, как говорилось, он – держащая сердцевина России; в то же время, гранича на юге с Северным Казахстаном – «почти русским» приделом (лимесом) «острова Россия», его «шельфом» (по терминологии М.В. Ильина), он включает в себя ту парадоксальную периферию России, где способны зарождаться новые интегративные инициативы; наконец, он выходит и на пространства Сибири, очаговое освоение которых представляет основной путь приращения актуальных площадей России в первой четверти будущего столетия (независимо от желательного упрочения позиций России на ее «шельфе»). «Переоценка составляющих» России, направленная на развитие и укрепление нового гештальта, должна состоять в усилении структурной роли Урало-Сибири как региона, к которому переходят функции новой Центральной России. В этих условиях безработица в Забайкалье и Сибири, кризис «северного завоза» и начинающийся отход с сибирского севера, признаки дрейфа населения в переживающую и без того кризис «Евророссию» рассматриваются как подрыв начинающего формироваться гештальта, путь к геополитической «аморфизации» и деструкции российской платформы, к ликвидации того паттерна, которым обеспечивалась историческая непрерывность России с XVI в.