Владислав Гончаров - Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства

«Австрийское посольство прилагает большие усилия к тому, чтобы вооружить против нас английскую печать и склонить ее к мысли, что Австрия должна преподать Сербии хороший урок… Не следует полагаться на нарочито миролюбивые заявления австро-венгерских официальных кругов, так как происходит подготовка для дипломатического нажима на Сербию, который может перейти в вооруженное нападение».

Донесения, поступавшие от сербского посланника в Вене, тоже носили тревожный характер: они говорили о возбуждении общественного мнения австрийским бюро печати и о секретных шагах, которые, по всей вероятности, предпринимаются.

«Австрии, – писал он, – надо выбирать один из двух путей: или рассматривать сараевское убийство как главный вопрос и пригласить нас содействовать обнаружению и наказанию виновных, или построить на этом обвинение против сербов, Сербии и даже против югославян вообще. Принимая во внимание все, что до сих пор подготовлялось и делалось, мне кажется, что Австрия намерена избрать последний путь. Австро-Венгрия сделает так в расчете на то, что Европа одобрит ее… и что таким образом она усилит свой престиж как внутри страны, так и за границей».

Все это, по-видимому, заставило белградский кабинет насторожиться и задуматься, насколько благоразумна его политика выжидания и уклонения от расследования и ареста соучастников убийства, находившихся в Сербии.

18 июля, когда британский поверенный в делах в Белграде, сославшись на статью «Times», указал, что всего благоразумнее со стороны Сербии было бы произвести расследование о заговоре, организованном на сербской территории, доктор Груич ответил ему, что по окончании следствия в Сараеве Сербия готова будет удовлетворить любые требования относительно дальнейшего расследования – постольку-поскольку они допускаются международными обычаями. Но до этого времени ей нечего делать. Затем он пытался обмануть англичан относительно осведомленности сербского правительства. «О Принципе сербское правительство ничего не знает», – сказал он [89]. Это было, безусловно, неверно, так как сербский министр народного просвещения потом признал, что он был лично знаком с Принципом и дважды беседовал с ним. Это опровергается также и тем, что было сказано выше в главах, посвященных заговору и ответственности за него. К своим объяснениям Груич добавил, что если дело примет наихудший оборот и Австрия объявит войну, то Сербия не будет одинока. Россия не потерпит, чтобы Сербия подверглась беспричинному нападению, а Болгария будет иммобилизована (сдержана) Румынией.

На следующий день Пашич отправил выдержанную в таком же тоне пространную телеграмму сербским дипломатическим представителям за границей. Он жаловался на австрийскую печать, которая, как он говорил, виновата в эксцессах, допущенных в сербских газетах. Он поручил своим дипломатическим представителям заверить правительства, при которых они аккредитованы, о «желании Сербии поддерживать дружественные отношения с Австро-Венгрией» и о ее готовности в случае надобности «судить в наших независимых судах всех соучастников преступления, которые окажутся в Сербии, если, конечно, таковые существуют». «Но, – добавил он, – мы ни в какой мере не можем согласиться на требования, которые могли бы унизить достоинство Сербии и явились бы неприемлемыми для любой страны, уважающей себя и дорожащей своей независимостью» [90].

Вскоре после этого Пашич покинул Белград для участия в избирательной кампании. Последняя была вызвана роспуском скупщины вследствие конфликта с «Черной рукой» по «вопросу о приоритете». Таким образом, когда австрийский посланник барон Гизль 23 июля днем предъявил ультиматум, Пашича не было в столице.

Берхтольд постарался, чтобы Сербия не могла уклониться от выполнения требования ответить не позднее, чем через 48 часов. Ни отсутствие Пашича, ни возможная отставка его кабинета не были приняты в качестве уважительного обстоятельства, дающего право на продление срока. Австрия ссылалась на то, что кабинет, уходящий в отставку, считается ответственным за ведение дел, пока не образуется новое министерство. Желая быть уверенным, что он застанет лицо, которому можно будет вручить ультиматум, и для того, чтобы дать возможность поскорее вызвать Пашича в Белград, Гизль еще утром 23 июля сообщил белградскому Министерству иностранных дел, что между 4 и 5 часами он собирается сделать важное сообщение. В назначенный час в Министерство иностранных дел явились охваченные тревогой Груич и три члена кабинета, которые случайно оставались в Белграде. Они уже отправили телефонограмму Пашичу и заказали специальный поезд для того, чтобы привезти его в столицу. Но Гизль не являлся. Он прислал вместо себя секретаря с просьбой передать, что приедет в 6 часов. Эта отсрочка была вызвана инструкцией, отправленной из Вены в последний момент ввиду сведений, поступивших из Берлина относительно срока отъезда Пуанкаре. Берхтольд желал быть вполне уверенным, что французский президент окажется уже далеко в Балтийском море, когда весть об ультиматуме сможет дойти до России. Поэтому Гизль должен был отсрочить вручение ультиматума на 1 час.