Владислав Гончаров - Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства

Берхтольд отправил этот ультиматум без ведома и одобрения Франца-Иосифа. Престарелый император, находившийся в Ишле и знавший, что нота должна была быть выработана на Совете министров 19 июля, больше о ней ничего не слышал. Поэтому 20 июля он запросил о ней по телеграфу.

Берхтольд поспешил ответить, что 19 июля не было возможности закончить составление ноты (!), но что теперь она готова и будет доставлена с курьером в Ишль, а что он сам прибудет на аудиенцию на следующее утро, 21 июля. Не имеется никаких записей относительно объяснений, которые были представлены Францу-Иосифу на этой аудиенции, происходившей во вторник утром. Но мы знаем, что по окончании аудиенции Берхтольд телеграфировал своему подчиненному барону Маккио в Вене:

«Его величество одобрил без всякого изменения текст ноты Сербии и ноты к державам. Я прошу вас поставить в известность германского посла Чиршки, что мы можем дать ему ноту только завтра утром, так как нужно еще внести некоторые поправки».

К чему была эта ложь? Почему Берхтольд нарушил свое обещание, данное Чиршки за несколько дней до этого, о том, что лишь только

«текст [ноты] будет установлен в воскресенье [19 июля] на Совете министров, он немедленно сообщит его императорскому [германскому] правительству в самом доверительном порядке, еще до того как нота будет представлена на одобрение Францу-Иосифу».

Если окончательный текст был установлен 19 июля и в секретном порядке сообщен австрийским послом 20 июля и «одобрен без изменения» императором 21 июля, то почему же Берхтольд не хотел его давать Чиршки и утверждал, что нужно «внести еще некоторые поправки»? По всей вероятности, из опасения, что даже германское Министерство иностранных дел не одобрит резкого и непримиримого тона ноты и в последний момент станет удерживать Австрию. Берлин, как Берхтольд уже сказал на Совете министров 19 июля, начинал «нервничать», и Берхтольд не хотел брать на себя ответственность «за нежелательные инциденты, которые могут вызвать новую отсрочку». Поэтому нужно было, чтобы Берлин оставался в неведении, пока уже не будет слишком поздно что-нибудь предпринять. Берлин должен был принять как совершившийся факт отправку весьма резкого ультиматума, который уже нельзя было вернуть обратно или изменить [84].

Точно так же Берхтольд после 14 июля не обращал особого внимания на просьбы Германии информировать ее относительно окончательных намерений Австрии и относительно формулировки требований, которые она предполагает предъявить Сербии. Это обстоятельство вместе с утверждениями Ягова, последовавшими несколько дней спустя, что он «не знал заранее содержания австро-венгерской ноты», а также новые факты, которые вскрылись впоследствии благодаря опубликованию германских документов, породили большие споры по вопросу, в какой мере Германия была заранее осведомлена об австрийском ультиматуме.

Как уже было указано выше, в течение первых недель после потсдамских разговоров Берхтольд почти исчерпывающе информировал германского посла в Вене относительно своих планов и относительно того, какие приблизительно требования он собирается включить в ультиматум. Эти сообщения были переданы баварскому уполномоченному в Берлине, который резюмировал их в обстоятельной депеше от 18 июля:

«Как мне сообщил Циммерман, нота, поскольку уже определилось ее содержание, будет заключать в себе следующие требования.

1. Опубликование сербским королем прокламации, в которой должно быть заявлено, что сербское правительство совершенно отмежевывается от великосербского движения и осуждает его.

2. Возбуждение судебного следствия против лиц, виновных в соучастии в сараевском убийстве, с привлечением представителей Австрии к этому следствию.

3. Принятие мер против всех лиц, участвовавших в великосербском движении.

Для принятия этих требований будет предоставлен 48-часовой срок. Очевидно, что Сербия не может принять эти требования как несовместимые с достоинством независимого государства. Поэтому в результате должна возникнуть война.

Здесь [в Берлине] безусловно желают, чтобы Австрия воспользовалась этим благоприятным моментом, даже не останавливаясь перед возможными в будущем осложнениями. Но Ягов, точно так же как и Циммерман, сомневается, чтобы в Вене действительно воспользовались этим случаем. Циммерман высказал мнение, что Австро-Венгрия вследствие своей нерешительности и слабости стала теперь больным человеком Европы, каким была раньше Турция. Русские, итальянцы, румыны, сербы и черногорцы ожидают теперь ее раздела. Успешные действия против Сербии позволили бы австрийцам и венгерцам снова почувствовать себя мощной нацией, и это привело бы к возрождению народного хозяйства и на долгие годы положило бы конец всяким вожделениям других стран.