Владислав Гончаров - Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства

Если сопоставить оба сообщения относительно позиции Германии, то есть сообщения Бетман-Гольвега и Сегени, то мы увидим, что они несколько отличаются друг от друга как по содержанию, так и по характеру изложения. Бетман уделяет четыре пятых своего внимания тому новому, что вносит в германскую политику австрийский проект, – привлечению Болгарии в Тройственный союз. Он лишь вкратце в конце своей телеграммы затрагивает вопрос об австро-сербских отношениях, и только для того, чтобы повторить тот принцип, который он вместе с Кидерленом установил во время одного из кризисов, сопровождавших Балканские войны: Германия будет и впредь действовать как лояльный союзник, но должна предоставить Австрии решать, чего требуют ее жизненные интересы.

С другой стороны, Сегени чрезвычайно заинтересован проектом Берхтольда о военном выступлении против Сербии, с которым его познакомил граф Гойос. По его телеграммам выходит, что кайзер и Бетман считали, что «немедленное выступление Австрии против Сербия является наиболее радикальным и самым лучшим решением и что сейчас момент более благоприятный, чем потом»; и он сообщает, что Бетман «вполне согласен», что Италии и Румынии не следует ничего сообщать заранее.

Чем объясняется это расхождение в сообщениях Бетмана и Сегени? По всей вероятности, как полагает Гойос, отчасти тем, что Сегени был уже дряхл и не всегда правильно понимал и передавал то, что ему говорили. Из-за этого во время Балканской войны несколько раз возникали дипломатические трения между Берлином и Веной. Сегени пользовался личными симпатиями Вильгельма, но вместе с тем вращался в берлинских милитаристских кругах, идеи которых не всегда совпадали с более умной и осторожной политикой Бетмана.

Ввиду преклонного возраста Сегени, а может быть, и ввиду его воинственных стремлений и мадьярских симпатий Франц-Фердинанд за несколько недель до сараевской трагедии поднял вопрос о замене его более спокойным представителем. Его преемник был уже намечен в лице князя Готфрида Гогенлоэ, и Берлин дал 12 июня свое согласие на назначение последнего. Но, к несчастью, внезапно разразившийся июльский кризис помешал смене послов до 19 августа 1914 года. В потсдамских беседах Сегени, по-видимому, слишком переоценил одобрение Берлином неопределенно формулированной второй части записки Берхтольда.

Вероятно, расхождение отчасти отражает также некоторое различие в позициях Бетмана, кайзера и Циммермана. Бетман, по натуре настроенный более оптимистически и идеалистически, стремившийся улучшить отношения с Англией и Тройственным согласием и ободряемый договорами о Багдадской железной дороге и португальских колониях (договоры эти уже были готовы для подписи), надеялся, что австро-сербский кризис может быть удовлетворительно разрешен при помощи мирного дипломатического плана – привлечения Болгарии на сторону Тройственного союза. Смерть эрцгерцога произвела на него менее сильное впечатление. Незадолго перед этим он был встревожен невоздержанностью, с которой Берхтольд создал конфликт с Италией из-за Черногории, поставив тем самым под угрозу все более шатавшийся Тройственный союз. «Вена начинает чересчур решительно (etwas stark) эмансипироваться от нас, и, по моему мнению, нужно ее обуздать, пока не поздно», – писал он за несколько недель до этого и послал тогда строгое предостережение Берхтольду. Поэтому теперь, после сараевского убийства, он не желал поощрять Берхтольда на безрассудные приключения. Хотя он и вынужден был согласиться с императором, что Германия должна обещать Австрии свою поддержку, но из текста телеграммы, составленной Циммерманом, он вычеркнул слова «при всех обстоятельствах».

Кайзер был хитрее, чем Бетман, и лучше знаком с балканским вопросом, к тому же он был связан узами личной дружбы с Францем-Фердинандом и Францем-Иосифом, но он хуже владел собой и меньше считался с политическими последствиями своих действий. Поэтому он выразил свои чувства пометкой на полях «теперь или никогда», которую мы уже привели выше. Он готов был поддержать австрийский план привлечения Болгарии, хотя это и не согласовалось с его прежней политикой и его личным недоверием к королю Фердинанду. На него большое впечатление произвели последняя часть меморандума Берхтольда и письмо Франца-Иосифа, где они настаивали на необходимости каких-нибудь энергичных действий, способных положить конец великосербской опасности. Ввиду нерешительности и колебаний, проявленных Австрией в прошлом, он советовал ей действовать быстро, пока симпатии Европы еще на ее стороне. Но, как видно из письма Фалькенгайна к Мольтке, существовало сомнение, действительно ли Берхтольд предпримет немедленные и решительные шаги.