Мартин Ли - Фашизм - реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Что же касалось возможной встречи Германии и России в будущем, то Лимонов полагал: «К сожалению, думать так — это выдавать желаемое за действительное, поскольку подобное сближение принесло бы слишком много пользы обеим странам». Он считал, что первоочерёдные задачи Германии неизбежно вступят в конфликт с интересами России на Балканах, в Калининградской области, на Украине и в других регионах. В этом отношении Лимонов отличался от Александра Баркашова, который с большим оптимизмом смотрел на перспективы сближения с Германией. Хотя они и считали друг друга товарищами по единой борьбе, Лимонов чувствовал, что фетишизация нацизма Баркашовым идёт во вред делу. «У свастики в нашей стране нет шансов, — говорил Лимонов. — В войне с Германией мы потеряли столько людей, что у нас выработался стойкий иммунитет» [704].

В попытке найти своё собственное место в «красно–коричневых» рядах, Лимонов создал «Национал–большевистский фронт» (НБФ). НБФ представлял собой объединение нескольких групп, в основном молодёжных, разделявших взгляды «Эдички» на то, что открытые проявления неонацизма не способны достичь в России значимого успеха. Национал–большевизм рассматривался как течение, более близкое массам. После того как два члена фронта были арестованы за хранение ручных гранат (Лимонов утверждал, что они были подброшены), НБФ привлёк к себе внимание, призвав к бойкоту западных товаров. «Мы хотим, чтобы американцы убрались из России. С собой они могут забрать кока–колу и Макдональдс», — заявил Лимонов. На политических митингах члены его организации выкрикивали лозунги: «Рублю — да, доллару — нет!», «Янки, убирайтесь домой!» [705]

Хотя подобные лозунги сложно назвать оригинальными, Лимонов настаивал, что национал–большевизм — наиболее передовое политическое движение в мире. И оно не было новым явлением. Национал–большевизм имел долгую и сложную историю, восходящую к 1920‑м годам. Поддерживаемый такими писателями, как Эрнст Никич и Эрнст Юнгер, он был одной из разновидностей ненацистского фашизма, возникнув в сумбуре германской Консервативной революции перед приходом к власти Гитлера [706]. Германская версия национал–большевизма у себя на родине по большей части осталась интеллектуальной диковинкой. В России она предстала заметной политической тенденцией, популярной как в правящей элите, так и в определённых диссидентских кругах.

Корни национал–большевизма в СССР восходят к беспокойному периоду, последовавшему за Октябрьской революцией. Чтобы стабилизировать режим и одержать победу в гражданской войне против белых, Владимир Ленин и его соратники осознали, что им следует сделать определённую уступку этническим чувствам русских. Выразив «1917» в национальных понятиях и ассоциируя себя с интересами России, они надеялись до некоторой степени развеять недовольство быстро рушившейся цариской империей [707].

Многие белые перешли на сторону красных, когда увидели, что режим большевиков — это наиболее обоснованная надежда на восстановление России в качестве великой державы. Именно поэтому в Красную армию пришли многие офицеры и генералы царского верховного командования. Они составили примерно половину 130-тысячного офицерского корпуса новой армии. Большевики также привлекли на свою сторону ряд сторонников «Чёрной сотни» (русские банды, вошедшие в историю еврейскими погромами начала ХХ века) [708]. Непрерывный поток перебежчиков из лагеря ультраправых способствовал развитию в России национал–большевизма и создал основы для будущего союза «красно–коричневых» [709].

После создания в 1922 году Советского Союза официальная идеология СССР превратилась в своего рода национал–большевизм. Это произошло после того, как Сталин выдвинул лозунг о «построении социализма в отдельно взятой стране». Знаменитое изречение Сталина имело под собой геополитические соображения: коммунистическая Россия хотела заверить капиталистическую Германию в том, что дух Рапалло одержит верх над идеей экспорта мировой революции. Когда Гитлер обманул своего советского партнёра, напав на СССР, Сталин поднял народ на борьбу под лозунгом «Великой Отечественной войны». Конечно, Сталин продолжал причислять интернационализм к основополагающим принципам коммунизма, однако грузинские корни позволяли ему скрывать свой ярко выраженный русский шовинизм [710]. В годы «холодной войны» советское руководство пыталось мотивировать массы ссылками на русскую гордость. В то же самое время они продолжали твердить традиционные заклинания марксизма–ленинизма. Результатом стал непростой синтез коммунизма и русского национализма, которые, с одной стороны, противоречили друг другу, а с другой — усиливали друг друга. Советские лидеры отдавали себе отчёт в том, что розыгрыш националистической карты способствовует росту патриотического духа. Однако постоянно присутствовал риск того, что это послужит спусковым крючком для реакции со стороны этнических меньшинств, населявших Советский Союз (как это и получилось в итоге), и подорвёт доктрину интернационализма, которая все ещё служила ключевым источником легитимности кремлёвского режима. Германский учёный Клаус Менерт удачно сравнил Советскую Россию с самолётом, приводимым в движение двумя идеологическими двигателями: одним — марксистско–ленинским, а другим — националистическим, причём работа их не синхронная. Раньше или позже это приводит к неизбежному падению самолета [711].