Мартин Ли - Фашизм - реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Прибегая к некоторым аргументам «Новых правых», Ле Пен и подобно ему мыслящие национал–популисты Западной Европы нашли новый и очень эффективный путь легитимизировать свои человеконенавистнические предрассудки. Эти предрассудки были бы сочтены совершенно неприемлемыми в случае, если бы для их оправдания использовались классические доводы про «расу господ». Усыпляющие термины этнопопулизма позволяли им изображать озабоченность интересами тех самых людей, против которых и были направлены их расистские тирады. «Я люблю североафриканцев, но их место — в Северной Африке», — заявлял Ле Пен.

Толкуемое подобным образом «право на своеобразие», похоже, оправдывало опасение в смешении рас и требование к изгнанию чужаков и в то же время свидетельствовало о сложности современного расизма, который парадоксальным образом мог выражаться как в отрицании, так и в подтверждении идентичности другого человека или группы людей. Специалист по «Новым правым», исследователь Пьер–Андре Тагиефф (Pierre–Andr£ Taguieff), отметил появление в неофашистских кругах более мягкой, эвфемистической формы расизма, которая превозносила разнообразие и при этом выделяла в первую очередь культурные, а не расовые различия. Назвав это явление «неорасизмом», Тагиефф отметил, что оно проще в использовании и, соответственно, вреднее старых биологических теорий, защищавших превосходство одной расы над другой [501].

Когда в середине 1980‑х годов «Национальный фронт» завоевал популярность в стране, несколько бывших коллег де Бенуа из «Новых правых» перешли в его ряды. Однако среди них не было самого лидера «Группы изучения европейской цивилизации». Он осудил поиск Ле Пеном «козлов отпущения» среди иммигрантов. В этом была некоторая ирония, поскольку именно де Бенуа позволил создать ту среду, в которой определённые ультраправые идеи могли высказываться, не вызывая критики. Именно после того, как де Бенуа начал продвигать свои идеи этноплюрализма и права на разнообразие, массовые неофашистские партии, такие как «Национальный фронт», обнаружили реальную теоретическую основу для пропаганды своих отвратительных взглядов. Развитию ультраправого популизма в Западной Европе середины и конца 1980‑х годов способствовал целый ряд факторов. При этом де Бенуа и его сподвижники разработали идеологические атрибуты, позволившие расизму и ксенофобии выглядеть респектабельно. Это оказало большое влияние на Западную Германию, где правые экстремисты начали возвращать себе утраченные позиции.

Ален де Бенуа время от времени ездил в Федеративную Республику Германию, чтобы выступать там на митингах и обсуждать свои идеи. На одной из встреч, проходивших в апреле 1985 года в Люнеберге, он призвал своих немецких слушателей вернуть себе подлинную идентичность, выступая за «отмену неоколониальных структур». Под этим подразумевался разрыв как с Соединёнными Штатами, так и с Советским Союзом, хотя де Бенуа и верил, что германо–российское сближение в конечном итоге послужит основой системы коллективной безопасности Европы. Откровенное одобрение им региональной самостоятельности также нашло позитивный отклик у аудитории благодаря глубоко укоренившейся в Германии традиции федерализма [502].

Однако именно сила регионализма всегда затрудняла осознание Германией своей идентичности. Германия как единая нация оформилась лишь в 1872 году, когда Бисмарку удалось объединить под началом Пруссии массу германских княжеств (пруссы, кстати сказать, были прибалтийским народом). В течение долгого времени разделённая между католиками и протестантами «Германия» являлась производной от средневековой Священной Римской империи. Последняя была по своей природе экспансионистским образованием, не имевшим чётких границ, что было характерно и для созданного Бисмарком государства. В силу своего географического положения в центре Европы, где происходили постоянные перемещения больших групп населения, германцы представляли собой достаточно пёструю смесь. Появившаяся в XIX веке мистическая концепция германского народа (Volk) — общности людей, связанных единой кровью, языком, территорией и обычаями, — была во многом формой компенсации, способом поддержать достаточно хрупкую этнонациональную идентичность [503].

«Германцам никогда не удавалось ощутить себя комфортно обустроившимися в своих границах, с непоколебимой уверенностью в себе, — заметил известный обозреватель Уильям Пфафф (William Pfaff). — Статус нации для них всегда был предметом для беспокойства». Эта тоска только усугубилась в 1945 году разделением Германии на два государства с различными общественными и политическими системами. Каждое из них было членом враждебного военного блока. После изменения национальных границ и крупных миграций населения немцы оказались среди австрийцев, голландцев, швейцарцев, французов, чехов, поляков, русских и итальянцев. Все эти факторы, увенчавшиеся несчётными преступлениями Третьего рейха, способствовали возникновению полномасштабного кризиса национальной идентичности, который в 1980‑е годы стал одной из острейших проблем Германии [504].