Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Для Трипеля империя и гегемония сходятся там, «где империализм осознанно отказывается от инкорпорации чужих земель, ограничиваясь рамками своего старого государства. Он вполне может, но не должен идти на это»67. Трипель, таким образом, констатировал тенденцию к превращению имперской политики в гегемонистскую, проявление которой он видел прежде всего там, где процесс построения империи отражают федеративные элементы. Тем не менее автор сомневался в том, что такие отношения с центральной властью могут быть применены везде и всегда. К моменту формулирования подобных выводов в середине 1930-х годов это было более чем оправданной осторожностью.

В поисках начал рефлексии относительно гегемонии, отличающейся повышенным самоограничением формы имперского владычества, Трипель обратился к античным греческим историкам и риторам, которые были заняты возникновением и крахом афинской талассократии. Они использовали следующую иерархию понятий: йрхД, ббуарк; [44] сила, мощь (греч.). , г)уероу(а, причем именно в таком порядке — сначала в более мощных и интенсивных проявлениях властных отношений давала себя знать <5сркоторую Трипель опять же переводил как «господство». Но и бОуарк; часто использовалось в этом значении, а вот руе- роу(а, напротив, означало более слабые властные отношения, что Трипель полагал возможным переводить как «доминирование»68.

В своих компаративных исследованиях империй и Майкл Дойл констатировал известное различие между афинской и спартанской политикой по отношению к союзникам в V веке до н. э. и из этого выводил категориальную разницу между империей и гегемонией: в то время как возглавлявшийся Афинами Делосский морской союз превратился в империю, Пелопоннесский союз со Спартой в качестве ведущей державы оставался гегемонией69. Это было тем более показательно для Дойла, что спартанцы ограничивали свою претензию на доминирование над партнерами по союзу исключительно «внешней политикой» и воздерживались от вмешательства в их внутренние дела: ни политический, ни экономический строй, ни вопросы государственного устройства, ни регулирование рынков не испытывали их воздействия, не говоря уже о том, чтобы они стремились менять их в связи со своими претензиями на лидерство.

По убеждению Дойла, подобное самоограничение вопросами союза несовместимо с империей. Для имперского господства куда более характерно, что империя не знает ясного разграничения между вопросами внутренними и внешними

и вследствие этого постоянно вмешивается во внутренние дела союзников70. Как раз в этом и сказалось различие между Афинами и Спартой. Спарта ограничивалась тем, что держала под контролем внешнеполитические связи союзников и заботилась о том, чтобы Пелопоннесский союз занимал самостоятельную позицию по отношению к обеим другим великим державам пространства Эгеиды: к персам и афинянам71. Афины, напротив, постоянно вмешивались в дела своих партнеров по союзу: они следили за тем, чтобы возобладала демократическая партия, присвоили себе судопроизводство, при котором речь шла о вынесении смертных приговоров, ввели в обращение свою валюту на пространстве союза и, наконец, заставили союзные города выделять им территорию для расселения афинских колонистов72. Очевидно, в Афинах полагали, что можно будет положиться на союзников лишь тогда, когда над ними будет установлен соответствующий контроль. Естественно, афинские граждане также хотели прибылей от взятой на себя нагрузки по морскому союзу. Ссылаясь на постоянные интересы, в народном собрании было сложно завоевать прочное большинство; преимущество давали лишь аргументы в пользу сиюминутной выгоды. По Дойлу, спартанская аристократия оказалась в состоянии вести геге- монистскую политику, в то время как афинская демократия имела непреодолимое тяготение к империи73.

Майкл Дойл, конечно, видел и то, что структурные предпосылки спартанской и афинской союзнической системы были столь различны, что едва ли акторы осознавали необходимость решений об империи или о гегемонии. Скорее следовало бы констатировать, что гегемония была единственной формой, в которой Спарта, принципиально консервативная как в политических, так и в социальных вопросах, могла бы сформировать союз. Напротив, Афины, где разрастание союза шло рука об руку с развитием радикальной демократии в них самих, распространяли динамику внутреннего развития на союзные структуры и так запустили во всем эгейском пространстве процесс, который вылился в драматические перемены в социально-экономической сфере, когда традиционный слой землевладельцев был сменен куда более мобильным сообществом купцов и ремесленников74. Таким образом, у Афин не было иного выбора, кроме как постоянно вмешиваться во внутренние дела союзников — не только чтобы создать единое экономическое пространство, контролировать морские пути в Черном и Эгейском морях, а также для обуздания постоянной пиратской угрозы, но и для того, чтобы политически гарантировать социально-экономическое развитие в союзных городах, со всеми его прибылями и потерями. Это было возможно только за счет гарантий господства демократической партии. Была традиционная социальная структура, позволявшая Спарте создать не более чем гегемонию, и была экономическая, социальная, наконец, политическая динамика, которая требовала от Афин развития в империю.