Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Чем больше конкуренция претендентов на гегемонию, тем ощутимее ложится на передовую державу груз необходимости подчеркивать собственные претензии на имперскую манеру держаться. Именно на такую ситуацию и отреагировал Дизраэли в своей речи в Хрустальном дворце: британское влияние на обстановку на европейском континенте после объединения здешних стран в Германскую империю оказалось под угрозой, правительство чувствовало себя спровоцированным агрессивной политикой России в Средней Азии; кроме того, головокружительный взлет США все более отчетливо давал понять, сколь сомнительным оказалось прежнее положение Великобритании как лидирующей в мире индустриальной державы. Империя уже стояла на повестке дня, и форсируемый Дизраэли империалистический проект был ответом на это. Куда более, нежели предполагают экономические и политические теории империализма, в этом следует видеть реакцию на внешние проблемы: Великобритания пыталась сохранить свою позицию как мирового гегемона, которая досталась ей почти без ее содействия и теперь оказалась под вопросом. То, что большинством теоретиков империализма было интерпретировано как наступление и вызов, таким образом, могло быть мотивировано явно оборонительными нуждами.

В течение XVIII столетия Великобритания добилась того, что выполняла в Европе функцию «стрелки на весах». Чтобы сбалансировать равновесие сил между державами на континенте и блокировать взлет конкурирующей гегемониальной державы, как правило, вполне хватало снабдить субсидиями несколько уступающую сторону, таким образом мотивировав ее, не задействовав собственные войска, и подкрепив ее способность выдерживать натиск. В противостоянии с Францией Наполеона I эта в целом довольно затратная гегемони- альная политика достигла своих пределов, и Великобритания вынуждена была направить свои войска на континент, чтобы свергнуть императора и защитить британские интересы. Наполеон оказывал на Великобританию не только военное, но и экономическое давление, особенно после оккупации Иберийского полуострова: за счет торгового эмбарго, так называемой Континентальной блокады, объявленной им, он намеревался отрезать остров от его важнейших рынков сбыта.

Возникшая после поражения Наполеона ситуация полностью соответствовала британским интересам. Старое многополярное равновесие сил было восстановлено, однако одновременно оно привело к развитию биполярного расклада: Священный Союз, где доминировали русские, а напротив — ослабленная Франция, которая была обречена на военно-политическое сотрудничество с Великобританией. Британцы теперь могли вернуться к традиционно проводившейся ими гегемониальной политике; они контролировали океаны за счет существенно превосходившего силы любого конкурента военного флота, направляли события на европейском континенте за счет субсидий и системы союзов и держали рынки открытыми для потоков товаров, которые постоянно нарастали вследствие промышленной революции в Англии. Великобритания получала прибыли от такой в целом приемлемой по затратам гегемониальной позиции, причем без того, чтобы, если не считать флота, сколько-нибудь значительно в нее инвестировать. В этом контексте вполне понятно, почему контрагент Дизраэли от либералов Уильям Гладстон решительно отвергал его империалистический проект и использовал понятие «империализм» в преимущественно уничижительном духе39. Зачем британцы должны отказываться от удобного расклада сил, который представляют из себя европейский баланс, система indirect rule [34] непрямого правления (англ.). во внеевропейских областях и фритредер- ская политика, и пускаться на империалистические авантюры с неизвестным исходом и гарантированно высокими затратами?

Для обеспечения своей безопасности и военного самоутверждения перед лицом конкурентов британцы вынуждены были постоянно платить существенно меньше, нежели государства европейского континента. В отличие от них Великобритания даже могла себе позволить роскошь вовсе отказаться от постоянной армии и вместо этого инвестировать во флот; если же Великобритании требовалась большая наземная армия, то долгое время она следовала практике спонсировать или вербовать вооруженные силы на континенте.

В отличие от наземной армии флот являлся инструментом обеспечения экономического процветания. В то время как наземные армии государств европейского континента в большинстве случаев располагались гарнизонами, только заставляя на себя тратиться, флот постоянно был задействован, контролировал и охранял торговые пути и тем самым имел дополнительную ценность не только политического, но и экономического толка. Для наземных войск разница между войной и миром — фундаментальная. Они тут же меняют свое агрегатное состояние при объявлении войны или заключении мира. Но это вовсе не так во флоте, особенно принадлежащем ведущей морской державе. Если в глобальном масштабе установился мир, то он продолжает выполнять полицейские функции, в том числе защищая морские перевозки от пиратов. Флоты могут быть политически и экономически амортизированы; наземные войска — в лучшем случае политически. Это и является одним из важнейших преимуществ по затратам морских империй перед сухопутными. Американский адмирал Альфред Тэйлор Мэхен детально изложил это в своей основополагающей работе «Влияние морского владычества на историю» (1890)40. В случае Великобритании преимуществом для строительства империи являлось еще и периферийное в сравнении с другими центрами власти в Европе положение страны. В то время как Франция, Пруссия и Австрия постоянно ослаблялись в войнах друг с другом и блокировали возможности достижения ими имперского положения, возвышение Великобритании проходило в стороне от этих войн за гегемонию, которые она еще и контролировала, будучи стрелкой на весах европейского равновесия41.