Роман Романов - Охотники за голосами

Вдруг ухо уловило протяжный сдавленный вой откуда-то сбоку и снизу. Кобылкин прислушался, узнал голос брата, моментально собрался и почти с криком, превозмогая себя, сел на кушетке, после короткой паузы, с усилием открыл глаза. Они с братом, в длинных Андрюхиных черных трусах и его же армейских майках, которые он выдал им после бани, находились в незнакомом помещении. Ветки оказались большим фикусом в горшке перед окном в закутке-курилке с большой пепельницей-вазой и с красной ковровой дорожкой на паркете, которая перпендикуляром упиралась в такой же серый, как окно, коридор, тоже с паркетом и красной дорожкой в трех шагах от кушетки. Под фикусом калачиком лежал Круглый, закрыв лицо руками, и выл как побитая собака.

– Ты чего, Жень? Мне тоже караул как хреново, брат. У тебя голова, что ли, так болит? – медленно, как будто заново учась говорить, произнес Кобылкин.

Вой прекратился, Женька выдохнул, вытер ладонями глаза и медленно сел на пол. Глядя в сторону от Кобылкина, сказал:

– Андрюха, Сань… Его косолапый задрал, огромный, как гора, я видел, рогатина сломалась…

– Когда? – в груди у Сашки защемило, и моментально перед глазами пронеслись мгновения вчерашнего вечера, бани, застолья… – Не может быть, такой мужик!

– Когда ты в столб этот зеленый полез, и я за тобой, повернулся, а там как раз…

– Может, чего привиделось, Жень? Место такое, брр… – Сашку передернуло судорогой от воспоминания. – Может, это только будет, или давно было, и он живой остался…

– Давно было… Я – сволочь, Саш, я… Мы тогда, когда перевернулись за Колпашево, помнишь, пока в травмпункт заехали, пока врача дожидались и решили возвращаться в Томск. Потом Люська неожиданно родила, помнишь, на следующий день прямо, раньше срока?

– Ну..

– Я ему только через неделю звонил, хотел извиниться, что не доехали, все никак не мог дозвониться. Потом чей-то женский голос, Юли его, наверное, сказал мне: «Нету его!» И трубку бросила. Потом пару раз еще не дозвонился, решил, что телефон Андрюха сменил. Думал на следующий год в марте все равно приедет, он же раз в год выбирался в Томск. Не приехал, потом еще год, я с этой мастерской своей, сволочь я, просто забыл, думал, что у меня номер тот же: если что, наберет… Андрюха, Андрюха, мы ж с ним в армии как братья были…

– Это мы типа с покойником в бане парились, что ли? – недоуменно произнес Кобылкин.

– Да мы вообще из-за тебя, в основном, только с покойниками и общаемся, – беря себя в руки, немного раздраженно ответил Круглый. – Если вернемся, надо будет к Юле съездить, с каждого третьего заказа деньги на нее буду переводить с мальцом… А ты чего орал, как дикий, девчонку что ли сразу не узнал? Это же та самая, у которой часы Юровский отобрал…

– Да это понятно, что та самая, мне еще в Томске она показалась знакомой, или родной какой-то, не знаю…

– Признал, что ли? Прабабка поди? – усмехнулся Женька. – А по мне, обычный русский ребенок, вернее, та девочка – это Россия, страна наша, которую обобрали обманом и силой, и, может быть, тоже убили. Видел же: кровь у нее со лба текла? Я теперь, Саня, совсем по-другому на мир смотрю… Интересно, сейчас-то мы где?

Круглый медленно, кряхтя как дед – видно, перелеты тоже доконали его борцовское тело, – поднялся и сделал шаг к окну. И замер. «Долетались… Твою ди-ви-и-зию!» – с искренним разочарованием в голосе среагировал на увиденное Женька. Молча развернулся, лег, свернулся калачиком под фикусом и зажмурил глаза.

– Что там опять? – спросил с неприятным предчувствием сидящий на кушетке Кобылкин. – Чего улегся-то?

– Знаешь, Сань, я на улицу в трусах в холод не пойду, тем более туда. Там этот, Кремль, только изнутри… Я в Москве-то ни разу не был, а тут Кремль изнутри, твою диви-и-и-зию…

Кобылкин поднес руку ближе к глазам. На ладони лежала серебряно-малахитовая крышка от часов. Поднялся, подошел к окну, постоял, порассматривал виды за окном, развернулся и сказал:

– Вставай, Жень. Похоже, мы в гостях у великого и ужасного Иосифа Виссарионыча. Попали так попали…

Вдруг они вздрогнули от резкого властного окрика за спиной и подскочили, развернувшись оба на сто восемьдесят градусов:

– Вы чего, совсем охренели, бойцы! Смирно!

Из коридора удивленно смотрел на них военный, в кителе с золотыми погонами, в портупее и с кобурой на боку, в общем, в военной форме, как в кино про энкавэдешников.

– Почему в таком виде, мать вашу, я вас спрашиваю?! Фамилии!

Вместо ответа, Кобылкин повернул голову к Женьке и сказал: