Роман Романов - Охотники за голосами

Турист неспешно шел из зала в зал, пытаясь прислушиваться к своим ощущениям и хотя бы для себя понять: что, собственно, он хотел бы здесь увидеть? Вариантов ответа в голове не складывалось, как бы он не старался думать, проходя мимо редких полусонных смотрительниц в уголочках залов. Он водил невидящим взглядом по свежеотреставрированным стенам и потолкам, проходил по путаным лестницам и коридорчикам, совершенно уже не ориентируясь в пространстве. Лишь один раз его одернул тихий голос смотрительницы: «В императорской спальне и кабинете еще идет реставрация, молодой человек! Разве не видите стойку с объявлением?» Он покивал головой и побрел дальше. Вдруг посреди очередного вытянутого зала или широкой галереи на втором этаже волосы на затылке зашевелились, стало неуютно, по спине пробежал щекотный озноб. Определенно, кто-то смотрел на него сзади, Иван почти физически чувствовал чей-то взгляд.

Турист остановился, медленно повернулся, никого не увидел, повернулся опять, сделал два шага и снова ощутил на спине чей-то взгляд. Ошибки быть не могло. Он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и принялся внимательно осматривать пустой зал, не сходя с места.

Дальше Туристу стало плохо, сердце бешено заколотилось, бросило в жар – он встретился с ним глазами.

Сбоку висела какая-то картина, где было изображено нечто такое массовое, и глаза одного из нарисованных людей внимательно глядели на Ежихина. Наверное, минуту, не меньше, нарисованный человек и живой Иван Ежихин смотрели друг на друга. Взгляд был теплым, живым и даже каким-то изучающим, что ли. Турист затряс головой, зажмурил глаза, открыл снова – картина висела на месте, взгляда не было. Он быстро подошел к изображению в шикарной золотой раме. «Перенесение Тихвинской иконы Божьей матери в Успенский собор в Тихвине», – прочитал название Турист. На картине был изображен выход людей из храма, на переднем плане Павел Первый и цесаревич Александр вдвоем несли Образ, рядом с Александром – его брат Константин и много-много нарядных сановников и священников вокруг. Вообще-то, взгляд императора на картине был направлен совершенно в другую сторону от того места, где недавно еще стоял Иван.

Но он об этом уже совершенно не думал, в голове бешено билась мысль. Один за другим в мозгу начали открываться ящички воспоминаний когда-то прочитанного в толстых журналах, умных книгах и на сайтах. Извлекаемая информация быстро превращалась в осмысленный логический поток: «Павел несет Тихвинскую икону вместе с сыном, который через три года предаст его и станет участником смертельного заговора против отца. Наверное, среди этих запечатленных неизвестным художником людей были и другие заговорщики. Тихвинская Богородица, явилась в Тихвине после падения Византии и присоединения Новгорода к Москве! Она стала символом явления Третьего Рима и хранителем преображенного Российского Государства! То есть власти? Стоп! Во время обороны Москвы в 1941 году именно чудотворный список Тихвинской Богородицы пролетел на самолете вокруг осажденной столицы! А сам Тихвин? В оккупации. И… точно, подлинник Иконы немцы увезли в какую-то оккупированную область, оттуда уже за границу…

Так, так, так… То есть икона эта очень даже связана с властью и государством Российским. Павел знал или чувствовал угрозу себе и своей власти, и в ряду его шагов по укреплению самодержавия был не только демократический ящик для жалоб, новый Закон о Престолонаследии, но и просьба покровительства у особой для русской Империи Православной Иконы. Стоп, стоп, стоп! А как же Мальтийский орден? А как же официальное прощение Павлом старообрядцев? Да и одних посвященных масонов в высшем сословии вокруг Павла с самого детства больше, чем батюшек! Какое уж тут ревностное Православие? Что-то не очень бьется!»

В продолжение катарсиса перед картиной в Михайловском замке Туристу яркой вспышкой, в деталях вспомнился давний уже разговор со старшим своим товарищем Васей Кузнечко на каком-то очередном банкете победителей в ночь подсчета голосов. Тогда Ваня Ежихин не просто спорил, а яростно не соглашался с пьяненьким, расслабленным после тяжелой предвыборной кампании старшим коллегой-технологом (но, надо заметить, с очень трезвым взглядом и разборчивой, хотя чуть более медленной против обычного речью). Как они вырулили на тему императора Павла, из памяти стерлось, но сам разговор детально врезался ему в память:

– …Павел точно такой же, как и его мамаша, также ненавидел Французскую революцию и боялся Просвещения! Просвещения, вдумайся! Этой эпохи, благодаря которой появилось все, в том числе демократия, выборы и наша профессия, Ваня! Он ничем не отличался от мамки, кроме своей мелкой ненависти ко всему, что было связано с Катей Великой. Чистый экземпляр для психоаналитика! Видеть в нем что-то этакое оригинальное – глупость! Все та же православная самодержавная тоска, завернутая в такой же убогий прусский мундир! – несколько менторски и с долей снисхождения к собеседнику произнес Кузнечко, стреляя глазами на дальний край стала, где со всеми членами штаба активно флиртовала молоденькая референтка.