Сергей Кургинян - Качели. Конфликт элит или развал России?

У любого сатирика она есть. Даже у карикатуриста. Когда сатирик издевается, он показывает дистанцию между имеющимся и должным. Когда карикатурист издевается, он искажает пропорции. Но, чтобы искажать пропорции или показывать дистанцию между наличествующим и должным, надо иметь «палату мер и весов». Ту инстанцию, в которой должное — это должное. А идеальная пропорция… ну, например, отвечает пресловутому «золотому сечению».

Если все это заменяет абсолютный релятивизм, а внутри релятивизма есть только описание чужого поведения, то это поведение автоматически становится нормативным. И это следующая по счету метаморфоза нашей интеллигенции. Право, пора становиться новым Овидием! Потому что метаморфоз слишком много.

В предыдущую эпоху этого не было. Даже когда Окуджава полуиронически пел: «Это для моих друзей строят кабинеты», — он прямо не говорил: «Хочу кабинетик для себя, как у дружбана!» Он не занимался воспеванием кабинетика. Он не превращал свою поэзию в инструкцию для начинающих карьеристов.

Теперь же происходит нечто подобное. Дистанция между критикующим и критикуемым аннулирована. Норма истреблена. Критика превращена в странную форму фактически уже имитационно-восхищенного описания. По Фрейду это называется «скрытым, но непреодолимым влечением». Иначе — «либидо».

Суть описаний Латыниной — это «либидо доминанди». То есть похоть власти. Латынина и сама не считает себя Савонаролой в юбке. Она с очень кислым видом «косит» под морализаторшу. И очень возбуждается, когда начинает критиковать тот или иной объект (Черкесова, абстрактного особиста) с позиций «Гомера зоны». Настоящей криминальной зоны. Это ей нравится.

А не нравится тот, кто недостаточно блатной, недостаточно крутой, недостаточно отмороженный. Она сама — носитель этого идеала? Она себя под главным паханом «чистит, чтобы плыть в революцию дальше»? А кто этот главный крутой пахан? А ну как окажется, что он вовсе не Стенька Разин, а тот же особист, по большому счету?

В идеологии должны быть рай и ад. Должно быть райское и адское содержание. Райского содержания в этой идеологии нет. Сахаров и Политковская? Это Сахарову нужен был «самый крутой мужик» в виде позитивного идеала?

Сахаров стал Сахаровым, опираясь на другие идеальные основания нашей культуры. Он выступил против могучего государства в качестве некоего носителя правды. Одинокого, слабого — и бросающего вызов могучей лжи. Таков был миф Сахарова в советском сознании. Наверное, был еще и настоящий Сахаров, находящийся по ту сторону мифа. Вряд ли беспощадно правдивый и сильный только своей слабостью одиночка стал бы одним из корифеев атомного проекта.

Впрочем, политика никогда не тождественна мифу. Слишком сильно она укоренена в далекой от мифа реальности. Как и миф о Робеспьере — якобинском диктаторе, беспощадно и бескомпромиссно отвергающем любую корысть («Неподкупный»), миф о Сахарове важен своим содержанием, влияющим на связь общества с идеалами. Идеалами своей эпохи, «трансэпохальными» идеалами человечества. Идеалы нуждаются в связанных с ним лидерах. А лидеры нуждаются в идеалах.

Миф о Сахарове стал трещать тогда, когда политика потребовала опоры на несовместимые с идеальным слои — на «теневиков», криминалитет. На специфические массы, рвущиеся к будущей оргии потребительства и лишенные идеального содержания.

Назвать такие массы мещанскими — не поворачивается язык. А называть их быдлом — не хочется по понятным причинам. Поэтому будем говорить о невротически-потребительском активе, созданном нашей интеллигенцией, выступающей как бы от имени Идеального, во имя борьбы с чудовищной КПСС. Невротически-потребительский актив вполне можно назвать раблезианским (к вопросу об интеллектуальной роли именно Бахтина в социально-политических метаморфозах, называемых перестройкой и постперестройкой). Я уже разбирал этот вопрос, обсуждая соотношение чекизма и карнавала.

Ну, так вот. Если Сахаров — это идеалист-интеллигент, противопоставляющий свою бескомпромиссную трепетность грубой лжи советской номенклатуры, то это одна ценностная система, связанная с таким типом героя и актуализирующая очень многие ценности, включая христианские. Но при чем тут тогда «крутой мужик» как герой, предъявляемый госпожой Латыниной?

А если герой — это «крутой мужик» (имморалист-ницшеанец, бандит-отморозок, освобожденный от идеи служения силовик с раздутым «либидо доминанди»), то при чем тут Сахаров? Но наша интеллигентно-разоблачительная журналистика свободно оперирует героями из несовместимых ценностных систем. Просто через запятую. Так сказать, ничтоже сумняшеся создает и раскручивает некий «постмодернистский микс».