Эмма Гольдман - Анархизм

Воспитателей типа Феррера не терпят нигде в то время, как люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Бутлера, являются успешными продолжателями века глупых ничтожеств. В литературе и драме имена Хэмфри Уордс и Кляйда Фитча боготворятся массой в то время, как немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмэна, Ибсена, Гаутпмана, Бэтлер Иэтса или Стиведа Филлипса. Они, как одинокие звери, находятся далеко за горизонтом и неизвестны большинству.

Издатели, театральные антрепренеры и критики не интересуются действительно художественными качествами творческого искусства, а спрашивают лишь, принесет ли данное произведение барыш, и понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий; толпе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате, на литературном рынке появляются главным образом лишь посредственные, ординарные, мещанские произведения.

Должна ли я сказать, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Нужно только пройти по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для истинного искусства произведения. Ложные в своей компоновке и варварские по исполнению, статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к истинному искусству, как языческие идолы к статуям Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Истинный артистический гений, который не подделывается под принятые взгляды, который творит оригинально и хочет быть верным жизни, влачит неизвестное и жалкое существование. Его работа может однажды стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет посылать кровь в жилы, когда в нем умрет искатель новых путей, и когда толпа безыдейных и ограниченных людей убьет наследство великого мастера.

Сказано, что артист ныне не может творить, потому что он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Однако, это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от своего святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были головой выше нашей глупой толпы. Они считали за честь, когда им разрешалось помолиться у гробницы маэстро.

Покровитель искусства нашего времени знает только один критерий, одну ценность – доллар. Его не интересует художественная сторона произведения, а лишь количество долларов, которое придется платить. Так, в пьесе Мирбо «Дела есть дела» один финансист говорит, указывая на какую–то мазню в красках: «Посмотрите, какое великое произведение; оно стоит 50.000 франков». Точно также рассуждают наши разбогатевшие буржуа. Баснословные цифры, уплаченные ими за их великие произведения и открытия, искупают бедность их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, символом которой считается демократия, весьма многозначительно указывает на огромную силу большинства.

Венделл Филлипс сказал 50 лет тому назад: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение не только всемогуще, но и всезнающе. Нет никакого убежища от его тирании, некуда спрятаться от его влияния и в результате если вы возьмете фонарь и начнете искать, сред сотни людей вы не найдете ни одного американца, который не был бы убежден, что он может что–нибудь выиграть или проиграть в его самолюбии, в его общественной жизни или деле от того или иного мнения о нем его соседей и от их голосования. Следствием этого является то, что вместо того, чтобы быть коллективом индивидуумов, из которых каждый без всякого страха и опасения высказывает свои мысли, мы как нация по сравнению с другими народами, являемся нацией трусов. Мы более, чем какой–либо другой народ, боимся друг друга».

Очевидно, что со времени Венделля Филлипса мы не подвинулись вперед и мало ушли от этих условий. Теперь, как и тогда, общественное мнение есть вездесущий тиран; теперь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, которые готовы принять всякого наглеца, хотя бы он не скрывал своей духовной бедности и скудости. Этим объясняется такой небывалый рост популярности человека вроде Рузвельта. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Как политик, он знает, что большинство мало интересуется идеалами или целостностью личности. Оно жаждет всякого рода зрелищ, хотя бы это была собачья выставка, или состязание борцов, или линчевание негра, или преследование и арест мелкого воришки, или свадьба богатой наследницы или акробатические выходки и речи бывшего президента. Чем отвратительней выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызывает. Поэтому бедный идеями и вульгарный своей душой Рузвельт продолжает быть героем дня.