Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 1

Однако и проблема Питерса носит не окончательно масштабный характер. Ну, спасется человечество — и что дальше? А планета, Солнце, Вселенная, вообще формы? Будет ли преодолен «рок конца»? Удастся ли бросить вызов этому самому второму закону термодинамики, то есть тлению и рассыпанию? Будет ли «пресуществлена» материя?

А главное — где источник этого самого рассыпания? Рассыпается ли все само (и тогда враг — энтропия)? Или же есть «энтропизатор» (и тогда именно он является врагом)?

Исследования, связанные не с рассыпанием форм, а с их превращением, смутно намекают на наличие «энтропизатора». На то же самое намекают некоторые открытия современной космогонии. Да и три великих ученых-мониста классической эпохи (Эйнштейн, Фрейд и Маркс) остановились где-то у этого края. И то ли не захотели, то ли не смогли идти дальше.

Фрейд, например, в конце активного периода своей научной деятельности вдруг написал статью «По ту сторону принципов удовольствия», где в качестве самостоятельного деятельного субъекта появился Танатос. То есть, опровергающую все его прежнее творчество, основанное на концепции единого творящего Эроса. А научный мир как бы этого не заметил.

С Эйнштейном что-то произошло не в связи с тупиками общей теории относительности (их-то он преодолел), а в связи с тем, что ему пришлось ввести в уравнения теории поля «чужеродный» и необъяснимый лямбда-член (который позже вывел на идеи «темной энергии»).

Метафизический коммунизм, реально прораставший сквозь коммунистические буквальности, был заряжен именно этим. То есть особостью развития, доведенной до предела. И именно на эту особость развития откликнулась с невероятной страстью историческая личность под названием Россия.

Сейчас, когда налицо новый этап остывания Модерна, любой альтернативный ответ на вопрос о развитии невероятно ценен. И дело даже не в том, как это сопрягается с буквальностями исторического прошлого и с реальным историческим коммунизмом. Любые реставрации обречены. Дело в том, возникнет ли фундаментально новый сценарий? Кто скажет что-то новое — совсем новое — о развитии? И каково право России на данную решающую смысловую территорию?

Без этого права — нет России и мира. И не потому ли кто-то так свирепо ринулся добивать этот самый коммунизм вместе с советским историческим опытом, что «бронепоезд» развития стоял «на запасном пути» и нужно было «грохнуть» этот запасный путь до того, как начнется расправа над путем основным?

Теперь расправа началась и идет. О «запасном пути» никто не вспоминает: ни мир, ни Россия. А что же наши политики?

Ну, вот… Мы что-то разобрали в том, что касается развития как такового, проекта (или проектов) развития и игр вокруг развития. Это что-то, конечно же, является лишь первым приближением. Позже мы опять будем возвращаться к подобному «что-то», расширяя и углубляя оное. Но уже в процессе осуществления этого самого первого приближения, мы, отказавшись от рассмотрения в рамках исследования контекста всего, что связано с Путиным и Медведевым и их высказываниями, вдруг вернулись к собственно политическому вопросу («а что же наши политики?»).

Мы вернулись к этому вопросу совершенно естественным путем, исчерпав какой-то объем теоретизации и поняв, что никакого толка в расширении этого объема нет, коль скоро подобное расширение будет оторвано от политики. И не в том дело, что некое обсуждение (исследование) потеряет актуальность. А в том, что оно как-то странно само собой захлебнется, задохнется, превратится в нечто стерильное и выморочное одновременно. И ничего мы не поймем тогда ни о развитии как таковом, ни о проектах развития, ни об играх вокруг развития…

Обсудив Контекст (подчеркну еще раз, что лишь в первом приближении, которое последним при этом никоим образом не является), мы должны вернуться к Тексту. И только расширив Текст свой, мы можем с этого расширенного плацдарма вновь десантироваться на территорию Контекста и там добиться чего-то нового.

По существу, мы, установив это и готовясь к возвращению на территорию Текста как такового, признаем, что наши рассуждения общего характера, касающиеся триединства развития вообще, проектов развития и игр вокруг развития, все-таки являются не вещью в себе, а контекстуализацией нашего Текста. То есть тестированием этого Текста, разоблачением его недостаточности самыми разнообразными воздействиями, осуществляемыми в рамках контекстуализации? Контекст вопрошает Текст, взрывает его, испытует, дополняет, обнажает его слабые места и двусмысленности.