Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 2

Зачарованность — третье состояние души. Это не любовь. И это не ненависть. Маркс — не Шубарт, любящий Россию, и не Энгельс, ненавидящий оную. У Маркса… Стоп! У какого Маркса? Маркса-обывателя? Маркса-политика? Маркса-журналиста? Маркса — наймита тайных сил? Маркса — разведчика, планирующего спецоперации? Мало ли сколько еще можно выявить — и напридумывать — Марксов? Неужели все эти фантомы (и неотменяемые реальные ипостаси) надо анализировать, испытывать, принимать или отвергать, описывать?! А зачем?

Кому это интересно? Если Маркс, завершив день философа, переодевался и начинал действовать как агент 007 или Збигнев Бжезинский, то заслуживает ли подобное нашего интереса? Понятно, почему это интересно для биографа, историка, сценариста. Но нас-то все это может интересовать только в одном случае, если данные обстоятельства оказывают давление на философию Маркса, искажают его интеллектуальные построения, превращают концепт из самоцели в средство ведения разного рода игр.

Все это невозможно, если Маркс — гений. Гений так играть не способен. Захочет так сыграть — и не сможет. Для такой игры нужен блистательно холодный и творчески стерильный ремесленник.

Гению — закажи что угодно, а он в итоге напишет только то, что будет рваться наружу из его творческого вулкана.

Что анализируют господа и товарищи, запоздало обнаруживающие омерзительную (или восхитительную) русофобию Маркса? Философскую концепцию, принадлежащую XXI веку, или причуды, заморочки, бытовые синдромы некоего бородатого еврея, имеющие исторически и психологически обусловленное частное содержание? Зачем умные люди путают одно с другим?

Зачем это делают пошляки — ясно. Пошляк смакует человеческие недостатки гения: «Вот ведь — и он как я!».

Зачем тем же самым занимаются провокаторы — тоже понятно. Им и их хозяевам все еще страшно от мысли, что Россия может вернуться к Марксу, переосмыслить его.

Но почему… почему цэкисты топчут большевизм, христиане — церковь, христианские философы — христианскую философию, левые неосоветские обществоведы — Маркса и все вместе — себя и свою страну? В общем-то понятно, почему. Не было бы от этого понимания так тошно — можно было бы сказать, что концепция превращения под влиянием Танатоса блистательно подтверждается.

Запоздалые марксоеды, успокойтесь! Маркс сам дал на себя признательные показания. Мол, человек и ничто человеческое не чуждо. Вот-вот, подхватываете вы, не чуждо… И вот это ему не чуждо! И это!

Ему или его философии? Человек может быть не чужд тех или иных фобий. А также изжоги и кариеса. А гений и фобийность — две вещи несовместные. Когда приходит гений и водит рукой философа — его фобии оказываются изгнаны. Только вот роль экзорциста исполняет не монах, а творческий гений.

Фобии берут реванш тогда, когда заурядность торжествует над гениальностью. А она часто торжествует. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон»… Гений отличается от других людей не тем, что в нем нет заурядности, а тем, что в нем есть нечто, кроме заурядности. Смакование проявлений заурядности у гения есть абсолютно точный симптом обыкновенности самого смакующего. Что (сверьтесь с классиками) и есть не что иное, как «дух пошлости». Даже не сама пошлость, а ее дух.

Тем, кто, как говорят на уголовном сленге, «фильтрует базар» и тычет пальцем в проявления человеческой заурядности у того или иного гения, однажды — раз и навсегда — Пушкиным была дана убийственная отповедь: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».

Предположим, что у Шекспира-человека есть фобия. Или Шекспиру-разведчику заказали дискредитацию… Ну, например, рода Йорков, к которому принадлежал король Ричард III. Что происходит дальше?

Шекспир берет перо и… И приходит к человеку его творческий гений… Рождается трагедия «Ричард III». Ричард III у Шекспира — это «антийоркизм», политическая фобия? Может быть, так хотел заказчик или сам автор. До тех пор, пока его не потребовал «к священной жертве Аполлон». А потом Аполлон потребовал. Священная жертва была принесена. И вот уже пять столетий все плачут, ужасаются, восхищаются демоническим горбуном. Нет ни Алой, ни Белой Розы… Все забыли, кто такие Ланкастеры или Йорки… Помнят их, поскольку они есть у Шекспира.