Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 2

Тем же, кто не связывает себя с православием не только непосредственными, личными, собственно религиозными узами, но и узами историко-культурными (то есть опосредованными), могу сказать, что результаты, которые я получил, исследуя православные метафизические традиции, имеют научное значение и за рамками православия. Занимаясь на протяжении десятилетий сравнительным религиоведением, я убедился: метафизическая борьба сторонников и противников развития во всех мировых религиях ведется аналогичным образом. Что касается монотеистических религий, то поразительная воспроизводимость одних и тех же форм, в которых ведется эта борьба в рамках разных модификаций монотеизма, совсем уж безусловна. Но даже за рамками монотеистических религий — это тоже, прошу тебя поверить, читатель, в существенной степени справедлива.

Итак, я, во-первых, посвятил VI часть книги рассмотрению двух метафизических традиций, которые ведут между собою в пределах православия борьбу «за» и «против» развития.

Я, во-вторых, утверждаю, что за пределами православия — в католицизме и протестантизме, иудаизме и исламе, других мировых религиях — тоже можно обнаружить две метафизические традиции, одна из которых прославляет развитие и борется за него как за высшее благо, а другая проклинает развитие и считает его абсолютным злом.

Я, в-третьих, не утверждаю тем самым, что есть только эти две традиции. Но эти две традиции есть.

Выявление данных традиций в VI части книги осуществлено с той предельной детальностью, которая позволительна для политического исследования.

Кто-то теперь скажет, что наличие таких традиций очевидно, и я ломлюсь в открытую дверь. Но пусть этот «кто-то» прежде, чем сказать, побудет наедине с собой и сам себе ответит честно, было ли ему ясно наличие подобных традиций до того, как он прочитал VI часть данной книги. Не сомневаюсь, что кому-то наличие этих, достаточно запутанных и запрятанных, традиций было ясно и до знакомства с моим исследованием вообще и его VI частью в частности. Но так ли много таких продвинутых в современной России? Да и в мире? И так ли уж продвинутые тяготеют (а) к прояснению вопроса и (б) к выявлению его, вопроса, политической составляющей?

Впрочем, я готов согласиться с тем, что наличие двух антагонистических метафизических традиций — предельно враждебной развитию и предельно благожелательной к нему — достаточно очевидно. Просто эта очевидность замутнена как наличием третьей (до недавнего исторического времени преобладавшей) метафизической традиции, так и специальной деятельностью «замутнителей». То есть сил, специализирующихся на организации замутнения всего, что касается наличия не одной — преобладающей — метафизической традиции. А сразу трех традиций! Этой самой преобладающей и двух других — как бы крайних (и, безусловно, непримиримо враждебных) метафизических традиций. Традиций, чья борьба, принимая разные исторические формы, по сути, была, есть и будет именно борьбою «за» и «против» развития.

Что касается третьей традиции, чье преобладание естественным образом замутняет вопрос о наличии двух крайних, антагонистических в вопросе о развитии метафизических традиций, то эта третья традиция очевидна. Она маркируется вопросом о теодицее, то есть о Божественной справедливости. Согласно этой метафизической традиции (которую я назову религиозно-либеральной, оговорив, что, по-видимому, никто, кроме меня, так данную традицию не называет), зло порождено благостью Бога, его стремлением дать человеку свободу воли, то есть возможность выбрать между добром и злом и даже уклониться в сторону зла. Основания для того, чтобы назвать подобную традицию либеральной, состоят в том, что именно для либерала (говорю об этом не с издевкой, а с нескрываемым восхищением) свобода является абсолютной ценностью. А раз абсолютной, то лучше свобода, отягченная злом, чем отсутствие сразу и свободы, и этого отягчения. В теологическом варианте абсолютизация свободы, согласитесь, тождественна принципу теодицеи. А значит, и принцип теодицеи можно назвать основой либеральной теологии, то есть основой религиозного либерализма (что либеральная теология, что теологический либерализм — разница в общем-то невелика).

Если же кому-то термины «либеральная теология» (употребляется достаточно часто) или «теологический (религиозный) либерализм» (употребляется реже) кажутся усложненными, то я с радостью соглашусь заменить их термином «классическая религиозно-гуманистическая традиция». Возможно, тогда станет яснее, почему я восхищен этой традицией. Ведь если есть у моего исследования какая-то сверхзадача, то она состоит именно в том, чтобы отстоять бесконечно мною любимый гуманизм в условиях беспрецедентно опасных вызовов XXI века.