Елена Сенявская - Противники России в войнах ХХ века (Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества)

При этом субъект восприятия — народ, этнические группы, превращаются в объект воздействия, нередко — прямой манипуляции. И легкость формирования позитивных и негативных стереотипов, и их устойчивость оказываются зависимы как от эффективности технологий и инструментов воздействия, так и от психологических качеств массового субъекта-объекта — народа, этноса (структуры ценностей и ее устойчивости, уровня образования и уровня критичности, наличия модели-образа этноса, о котором «вбрасывается» внушаемая информация, авторитетности воздействующих структур, правдивости информации и т. д.). «…У одних народов существуют длительные и устойчивые представления друг о друге, которые не так легко меняются и выдерживают «испытание временем», а другим народам достаточно недельной кампании средств массовой информации и политического давления, чтобы не только повлиять, но и даже серьезно изменить на массовом уровне представления о каком-либо народе и отношение к нему». [44]

Взаимодействие стран, государств, народов неизбежно ведет к формированию определенных представлений друг о друге, которые тем ярче, отчетливее и детальнее, чем более масштабны, разносторонни и интенсивны контакты. Чем больше объективных противоречий между государствами и их народами, чем более напряженны их отношения, тем больше в этих представлениях накапливается негативного, которое, актуализируясь в конфликтных ситуациях (необязательно военных), перерастает в образ врага.

Войны и военные конфликты представляют собой один из крайних вариантов межгосударственного взаимодействия, в котором противоречие интересов приобретает радикальную форму вооруженного насилия, используемого для достижения своих целей путем нанесения максимального ущерба или даже полного уничтожения другой стороны. Естественно, что такие обстоятельства «взаимодействия» порождают и особые формы взаимовосприятия, в которых образ противника предельно упрощается, схематизируется, насыщается почти исключительно негативными характеристиками.

Подобное восприятие носит сугубо прагматический характер: в экстремальной ситуации вооруженной борьбы «на взаимоуничтожение» имеет ценность только то, что способствует уничтожению противника, то есть всё, обеспечивающее мобилизацию собственных сил, в том числе и морально-психологических. Эта мобилизация, помимо всего прочего, предполагает непременное возбуждение в массовом сознании сильных негативных эмоций по отношению к противоборствующей стороне, вплоть до чувства ненависти к врагу.

Однако столь острые чувства в широких слоях народа обычно не могут возникнуть и распространиться сами по себе. Как правило, в их формировании участвует мощный пропагандистский аппарат государства и различные общественные институты, средства массовой информации и т. д. Причин несколько: и существование довоенных стереотипов государств и народов-противников, которые редко бывают настолько негативными, насколько это необходимо для ведения войны, а потому требуют «корректировки»; сжатые сроки, в которые необходимо создать соответствующие представления о неприятеле; массовый характер тех категорий населения, которые должны «усвоить» новый стереотип; искусственность конструкции «образа врага», даже если он опирается на реальные характеристики страны, народа, армии противника, поскольку в нем символически выделяются и подчеркиваются особо значимые и специфические для данного противника элементы, и др. «Образ врага» из стихийного стереотипа (всегда в той или иной степени мифологизированного) приобретает свойства идеологемы.

Так формируется искусственный, пропагандистский образ врага. Причем, он может формироваться и заранее, в ходе и в результате пропагандистской работы против «потенциального противника», задолго до начала войны, которая, впрочем, как вооруженное столкновение, может и не начаться. Пример — пропаганда взаимного недоверия и враждебности двух социально-экономических систем (и военно-политических блоков НАТО и стран Варшавского договора) в период «холодной войны». Пропагандистская обработка населения может вестись превентивно и «по всем азимутам» — против всех стран — близких и дальних соседей, как это было в Советской России и СССР в межвоенный период 1920-х — 30-х гг. В этом случае в массовое сознание внедрялись определенные мобилизующие идеологемы: «враждебное капиталистическое окружение», «страна — осажденная крепость». Причем, эта идеологема хотя и содержала немало мифологического, опиралась на недавний исторический опыт и в целом адекватное представление об отношениях с внешним миром: молодая послереволюционная Советская Россия стала жертвой иностранной интервенции с участием всех ведущих мировых держав, способствовавшей разжиганию Гражданской войны. Советская страна бросила вызов капиталистическому миру не только идеологически, но и самим фактом своего существования; от военной обороны перешла к политическому и идеологическому наступлению, провозгласив идеи экспорта революции и сделав немало в этой области практических шагов; испытывала постоянную враждебность Запада в многочисленных формах и сферах взаимоотношений, в том числе и военно-политическое давление. Постоянно висящая над страной угроза внешнего вторжения, более или менее реальная, неоднократно актуализировавшаяся и нагнетаемая извне и изнутри, превращала образ внешнего врага в устойчивый элемент массового советского сознания того периода, выполнявшего функцию социальной мобилизации и дополнявшего образ «внутренних классовых врагов» — стойкого наследия периода революции и Гражданской войны.