Пётр Кропоткин - Хлеб и воля

Само собою разумеется, что для этого нам не будет надобности отбирать у всех граждан их пальто, а затем складывать их в кучу и тянуть жребий — как уверяют наши остроумные и изобретательные критики. Пусть у каждого остаётся его пальто — если оно у него есть, и очень вероятно, что если даже у него их окажется десять, никто не подумает отнять их у него. Каждый предпочтёт новую одежду той, которую буржуа уже обносил, и новой одежды окажется столько, что не будет надобности прибегать к покошённому платью.

Если бы мы собрали сведения о количестве одежды, сложенной в магазинах больших городов, то мы, вероятно, увидели бы, что в Париже, Лионе, Бордо и Марселе её находится достаточно для того, чтобы Коммуна могла доставить нужную одежду каждому из своих граждан и гражданок. Но если бы готового платья не хватило, или если бы часть граждан не нашла подходящего для себя платья, общинные мастерские быстро пополнили бы этот пробел. Мы знаем, в самом деле, с какою невероятною скоростью работают теперь мастерские, снабжённые усовершенствованными машинами и организованные для производства в больших размерах.

— «Но тогда все захотят иметь соболью шубу, и каждая женщина потребует бархатного платья!» воскликнут, конечно, наши противники.

Искренно говоря, мы этого не думаем. Не всякий любит бархат, и не всякий мечтает о собольей шубе. Даже если бы мы теперь предложили каждой из парижанок выбрать себе платье, то наверное нашлось бы много таких, которые предпочли бы простую одежду всем необыкновенным украшениям молодых барынь.

Притом же вкусы меняются соответственно данной минуте и несомненно, что в момент революции господствовать будут вкусы простые. Общество, как и отдельные личности, переживает времена полного упадка нравов, но у него бывают также и минуты героизма. Как бы низко оно ни падало в такие времена, когда оно погрязает, как теперь, в преследовании мелких и ограниченных личных интересов, — в великие эпохи оно меняет свою физиономию. У него бывают минуты благородства, минуты увлечения. Искренние люди приобретают тогда влияние, которое теперь принадлежит плутам и ловким дельцам. Совершаются акты самоотвержения, великие примеры находят себе подражателей, даже эгоистам совестно становится оставаться позади других и они волею-неволею присоединяются к общему хору людей великодушных и смелых.

Великая революция 1793 года изобилует примерами этого рода. В такие-то именно кризисы нравственного возрождения — настолько же естественные для общества, как и отдельных личностей — и обнаруживаются те высокие порывы, которые двигают человечество вперёд на пути прогресса.

Мы вовсе не хотим преувеличивать вероятную роль прекрасных чувств и не на них мы основываем наш общественный идеал. Но нисколько не будет преувеличением, если мы скажем, что подъём этих чувств поможет нам пережить первые, наиболее трудные, моменты. Мы не можем рассчитывать на продолжительность таких порывов самоотвержения в ежедневной жизни, но мы можем ожидать их в начале, а это — всё, что нужно. Именно в ту минуту, когда придётся расчищать почву от навоза, накопленного веками рабства и угнетения, именно тогда анархическому обществу и понадобится этот подъём братских чувств. Впоследствии оно сможет существовать и не обращаясь ни к чьему самопожертвованию, потому что оно уже успеет уничтожить угнетение и создать новое общество, дающее простор всем чувствам солидарности, а экономически — направленное на удовлетворение потребностей всех.

Кроме того, если революция примет именно то направление, о котором мы говорим, свободный личный почин поможет нам избегнуть всяких помех со стороны эгоистов. На каждой улице, в каждом квартале, смогут организоваться группы, которые возьмут на себя заботу об одежде. Они составят инвентарь всего, имеющегося в восставшем городе и будут приблизительно знать, какими ресурсами он в этом отношении располагает. И очень вероятно, что граждане примут относительно одежды то же правило, как и относительно пищевых продуктов: «право свободно брать всё, что находится в изобилии, и распределение того, что имеется лишь в ограниченном количестве».

Не имея возможности доставить каждому гражданину соболью шубу и каждой гражданке — бархатное платье, общество установит, вероятно, различие между излишним и необходимым, и зачислит — по крайней мере временно — бархатные платья и соболий мех в число предметов излишних, откладывая на будущее вопрос о том, нельзя ли сделать предметом всеобщего потребления то, что теперь составляет предмет роскоши. Обеспечив каждому из жителей анархического города необходимое, можно будет затем предоставить деятельности частных лиц заботу о том, чтобы дать слабым и больным то, что временно будет считаться предметом роскоши, доставить менее крепким то, что не может быть предметом ежедневного употребления всех [8] Тут человечеству откроется невероятно-широкое поприще для изобретения. Возьмите например, шёлк. В продолжение тысячелетия шёлк (а следовательно и бархат) считался предметом высокой роскоши. Страны, где растёт шелковица ограничены известною полосою; уход за шелковичным червём труден, и т. д. Теперь делают шёлк из древесной массы на фабриках; необозримые канадские леса дают шёлк, и шелка, которые теперь делают в Америке из древесной массы, до того хороши, что не уступают лучшим лионским шелкам, ни в цветах, ни в упругости ткани, ни в прочности. Их носят уже самые отчаянные модницы. — Ну, а насчёт бриллиантов, — есть тысячи и тысячи женщин, которые узнавши, как в Африке, в Мафекинге, мучают негров, чтобы добывать их, навсегда закаялись носить бриллианты. Но придёт время — и бриллианты будут добывать в мастерской. .