Олег Матвейчев: Суверенитет духа

А. Н. В СМИ вас называют «Франкенштейном политтехнологий»… Вы являетесь практикующим политтехнологом, работая с так называемыми народными логиками, манипулируя которыми, можно добиться любых результатов. Каково, на ваш взгляд, соотношение «народной философии» и «народной логики»?

О. М. То, что сейчас называется политическим консультированием и политическими технологиями, в Древней Греции называлось софистикой. Ведь софисты за деньги занимались тем, что обучали способам манипуляции общественным мнением. Поскольку я провел более двухсот кампаний различного уровня, связанных с такими манипуляциями, то я софист.

У нас сложился отрицательный образ софиста благодаря Платону. На самом деле Платон давал искаженную картину. Лишь недавно появились исследования, которые сначала реабилитировали софистов и показали, что без них вообще никакая древнегреческая философия не могла состояться, а потом пошли исследования, которые вообще подняли софистов до уровня альтернативы Пармениду и Платону.

На русский язык переведено одно из таких исследований «Эффектсофистики» Барбары Кассен. Правда, лично я с ней не согласен в том, что софистика — это противостояние логоса бытию, литературы — онтологии. Я считаю, что и там и там есть онотология, только разная.

Что касается непосредственно вашего вопроса о соотношении «народной философии» и «народной логики», то стоит для начала разделить «философию народа» и «народную философию». «Философия народа» открывается в творчестве лучших поэтов и мыслителей этого народа, а «народная философия» — в пословицах. Что такое пословица? Это слово — буквальная калька с греческого — аналогия. А что такое аналогия? Это подмеченные матричные общие процессы в нескольких разных по видимости феноменах. Это «общее» выдается за «постоянное», за бытие. Аристотель называл бытием единство аналогий. Кстати, еще 200 лет назад большинство населения России говорило только пословицами и поговорками. НЕ говорить пословицами считалось признаком аристократизма и образованности. Постепенно образованность коснулась всех, хотя на место поговорок и пословиц пришли штампы, идиомы и то, что я в одной из лекций назвал «народными логиками», то есть довольно длинные, но устойчивые конструкции, дающие объяснение разным ситуациям и показывающие способ действия в них.

А. Н. Что вы можете сказать о будущем гуманитарных технологий (на память приходит проект культуроники М. Н. Эпштейна — прикладной гуманитарной науки)?

О. М. Я очень уважаю Михаила Наумовича, особенно те его работы, где он феноменолог, а не идеолог, но насчет культуроники с ним не согласен. То есть я легко признаю, что у гуманитарных технологий есть будущее и довольно светлое (то есть будет расцвет всяких консалтингов, психологий и прочих школ, сект и культурных форм), другое дело, что лично я против технологий как самоцели вообще. Истинная философия — это вступление в неведомое, риск, прыжок в будущее. А технология — то, что уже возникает потом (алгоритмы, методы), то есть проложенная колея. Все это облегчает жизнь, экономит время и проч., но есть одно «но»: это уже не философия.

А. Н. Что вы можете сказать о смерти политологии? Известно, что терминологическое противопоставление примата политтехнологической практики над политологической теорией ни к чему не обязывает, поскольку не существует чистой практики, не замутненной какой-нибудь теорией. Каков, на ваш взгляд, статус политологической науки в рамках философских институций?

О. М. «Смерть политологии» означает, что всевозможная понятийная рухлядь типа «демократии», «диктатуры», «правых», «левых», «либерализмов», «социализмов» и «консерватизмов» должна быть выброшена на помойку. Эти понятия ничего не «ловят», с помощью них ничего нельзя понять, они используются только как ярлыки в процессе манипуляции. Но в то же время я не уверен, что нам нужны новые понятия вместо старых — время понятий вообще прошло.

Политология с момента своего зарождения, довольно позднего в сравнении с другими, была наукой, плетущейся за практикой. Одно дело — «философия права», философия государства и общества, которые устанавливали основопонятия, рисовали идеалы и проч., другое дело — политология, которая должна была изучать всю эмпирию политических режимов в их динамике.

Когда великие утопии стали умирать — исчезло целеполагание политической практики. Власть стала просто борьбой за власть, политические теории стали ресурсом, политическое сознание стало политической материей, сырьем, коробкой с инструментами для практиков и их войн.