Сергей Кургинян - Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором

Волюнтаризм, при котором человек отстаивает ценности лишь по зову его сердца, вне зависимости от того, стоит ли за ними реальность, есть ли в них онтологическая сила, возможны ли они если не по эту, то по ту сторону нашей жизни, — лишен устойчивости. Точнее, он в той же мере устойчив, в какой устойчивы человеческие чувства, столь же произволен, сколь произвольны влечения человеческого сердца.

В сложившейся ситуации этого категорически недостаточно. Необходимы фундаменты, опорные точки. Необходима почва под ногами и звезды над головой. Пусть не в земном, не в эмпирическом плане, но где-то там отстаиваемые мною ценности должны существовать. И существовать должны безусловно, коль скоро мы хотим не художественного своеволия, не изнеженной декадентской прихоти, а рыцарской стойкости и суровости в отстаивании своих идеалов, коль скоро мы хотим хоть какого-то согласия между каким-то, пусть узким, кругом личностей в вопросе о том, что же именно они защищают.

Эта разновидность гуманизма базируется на том, что где-то далеко, возможно даже слишком далеко от тебя, есть такая сфера торжества Света. Есть Небесная Родина.

Силы, сконцентрированные в этой страшно далекой от нашей юдоли печали и зла трансцендентной сфере, являются носителями Всеблагости, но не всемогущества. Они лишены непосредственной власти над миром.

Такой тип веры, зародившийся на склоне античной эпохи, всегда привлекал людей, склонных к скептицизму и одновременно категорически не желающих отступать под натиском зла. Являясь, безусловно, более твердой опорой, нежели гуманистический волюнтаризм, такая вера без упования способна дать импульс категорической и безусловной стойкости отдельной человеческой личности перед лицом зла. Она может быть основой героической гибели. Она может породить «стойкого принца» или Гамлета. Да, это много, скажем мы. Но это не есть то, что может остановить лавинообразный поток тотального обрушения. Тому злу, которое готовится сегодня к очередной атаке, почти безразлично, будет ли отдельная личность «стойкой» перед его лицом или же она поддастся искушению. Это зло будет исходить из аксиомы, гласящей, что враг, который не сдается, должен быть уничтожен.

И гуманистический гностик будет сброшен «бульдозером» в один «котлован» с историческим оптимистом.

Если мы всерьез говорим о теологии борьбы, то мы должны признать, что место Гамлета на исторической арене сегодня заменяет Фортинбрас, готовый не только умереть за свои убеждения, но и возглавить борьбу за них здесь, в этом мире, организовать борьбу, сплотить вокруг себя людей и отстоять те ценности, в которые он верит, те святыни, которым он поклоняется.

Известно, что каждый, кто становится на путь борьбы, проходит испытание, искушение злом. Любая борьба в этом реальном мире оборачивается тем, что борющийся герой соприкасается с материей, которая несет в себе ядовитые бациллы смертоносных заболеваний духа. Велик соблазн заявить о том, что зло есть первичная субстанция, которую можно преобразовать в добро, подчиняя зло воле Рыцаря Света.

Подобная гуманистическая алхимия сотворения «чистых» веществ из «нечистых» крайне сомнительна и чревата страшными перерождениями. В этой разновидности гуманистических проектов большое внимание уделяется творческой силе зла. Практически любая разновидность материализма, доведенная до своего логического завершения, апеллирует к злу. Это происходит хотя бы потому, что констатация однополярности мира, его принципиальной сводимости к одному ингредиенту — материи — ставит вопрос о диалектике света и тьмы. Если первична материя, то есть тьма, и если свет порожден ею, то вопрос о творческой силе света, как минимум, можно считать открытым. «Я тебя породил — я тебя и убью». Этот тезис вполне применим в рамках той модели, которую предлагает нам материализм любого вида, в том числе и марксистский.

Много раз уже отмечалось, что главным парадоксом марксизма и его ахиллесовой пятой можно считать учение о том, что единственным путем, приводящим к царству света, к царству коммунизма, является развязывание классовой борьбы, то есть апелляция к злу. Но ведь это логически следует из экономического учения марксизма. Заимствуя из предшествующего периода прогрессизм, оптимистическую веру в прогресс, марксизм одновременно настаивает на том, что социальная природа человека — вовсе не разумная и добрая, как считали Руссо и его последователи, а напротив, социальная природа — злая, корыстная, основным фактором истории провозглашена корысть, идеалы — объявляются не более чем производным от интересов, борьба классов за обладание земными благами провозглашается сутью истории, ненависть между богатыми и бедными культивируется и декларируется в качестве спасительной силы.