Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Ладно Микоян, о нем Галюков не упоминал, но Подгорный… Его имя не однажды фигурировало в рассказах о деятельности Игнатова, который советовался с Подгорным, впрямую получал от него указания.

По словам отца, Микоян промолчал, а Подгорный энергично опроверг подозрения, просто высмеял его. Чего добивался отец? Он хотел услышать признание? Иной раз он совершал наивные поступки, но не в такой ситуации…

Видно, отцу очень не хотелось, чтобы информация подтвердилась. Опровержение из уст Подгорного… Он ему, конечно, не поверил, но с другой стороны, столько лет он тянул его, сначала на Украине, потом в Москву и в Москве. Предательство друзей всегда ошеломляет.

Отец решил не менять свои планы. В этом году он не отдыхал летом и, разделавшись с неотложными делами, намеревался поехать в Пицунду.

С Галюковым он попросил разобраться Микояна. Анастас Иванович поговорит с ним и прилетит в Пицунду, там они все обсудят. Сам отец встретиться с информатором и выслушать его не пожелал.

Хотя я немного обиделся на пренебрежение к моему предупреждению, но и успокоился. В минуту опасности так себя не ведут. В этом году мой отпуск тоже оставался неиспользованным. Я попросился поехать с отцом, мне очень не хотелось отпускать его одного. Отец с охотой согласился: сведу я Галюкова с Микояном и могу ехать вслед за ним.

В последние сентябрьские дни отец отдавался делам, будто не существовало никакого предупреждения. Перед тем как покинуть Москву, 30 сентября он встретился с президентом Индонезии Сукарно, прибывшим в нашу страну с официальным визитом.

На следующий день отец приземлился в Симферополе. В Крыму отца встречал Петр Ефимович Шелест, другие руководители Украины. Шелест все знал, первый разговор с ним Брежнев провел еще в марте. Через много лет в своих воспоминаниях Шелест отмечал, что отец показался ему как бы подавленным, менее уверенным, чем обычно. Возможно, это ему показалось.

В Крыму отец задерживаться не стал. Пожаловался Шелесту, что там угрюмо, холодно, и уехал в Пицунду. Отдых начался приемом 3 октября группы японских парламентариев во главе с господином Айитира Фудзияма. На следующий день отец встретился с парламентариями Пакистана.

Вскоре приехал Микоян. Что он рассказал отцу о своей беседе с Галюковым? Ни тот ни другой мне об этом не говорили.

Вместе они встретились с секретарем Краснодарского крайкома Воробьевым, он заехал их проведать и зачем-то привез в подарок отцу индюков. Воробьев фигурировал в рассказе Галюкова как одно из главных действующих лиц. Возможно, его прислали проверить, чем занимается отец. Никто не знает, что доложил Подгорному Воробьев. Он провел с отцом и Микояном целый день, вместе обедали. Переговорили обо всем. Отец подробно интересовался, как идут дела в крае, каковы результаты уборки. Все как обычно. Только в конце встречи отец поинтересовался, как бы невзначай, что за разговоры с ним, Воробьевым, вел летом Игнатов.

И, не дожидаясь ответа, добавил: «Говорят, снять меня собираетесь».

Поведение отца Москве, видимо, представлялось загадочным. Он ничего не предпринимал. На всякий случай заговорщики оповестили о намечаемых планах Малиновского. Вдруг отец надумает обратиться к нему. Малиновский, выслушав информацию, задал несколько малозначащих вопросов и согласился, что «старику» пора на покой.

В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую делегацию на праздновании 15-летия ГДР. В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.

С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает…

И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.

Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев, в то время первый секретарь Московского комитета КПСС, человек осведомленный, в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной в Берлине по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.

Когда я приехал в Пицунду в воскресенье одиннадцатого октября, то застал идиллическую, безмятежную обстановку.

На мой осторожный вопрос: «Что происходит?» — отец рассказал о своей беседе с Воробьевым. Отметив, что тот все отрицал, заметил, что Галюков, наверное, ошибся или страдает излишней подозрительностью.