Квентин Скиннер - Макиавелли. Очень краткое введение

Макиавелли выделяет два способа ведения внутренней политики, с помощью которых можно привить качество virtu в горожанах, составляющих организм города в целом. Макиавелли начинает с рассуждения – в главах с XI по XV – о наиболее важных институтах любого города, связанных с поддержкой религиозного культа и обеспечением того, что называется «совершенной пользой» (234). Он даже заявляет, что «почитание религиозных учений» есть сила такой первостепенной важности, что она по своей природе служит «величию республики» (225). Наоборот, полагает Макиавелли, «нет лучшего показателя» роста коррупции в государстве и его упадка, чем «мало ценимая вера в Бога» (226).

Римляне прекрасно понимали, как использовать религию в целях процветания своей республики. Царь Нума, правивший сразу за Ромулом, в частности, утверждал, что становление в обществе религиозного культа «совершенно необходимо, если стремиться устроить гражданское общество» (224). Наоборот, правители современной Макиавелли Италии не сумели оценить важность этого факта. Хотя номинально Рим оставался центром христианства, ирония заключалась в том, что «через скверный пример» Римской церкви «страна утратила благочестие и религию» (228). В результате этого постыдного факта итальянцы, оказавшись наименее религиозным народом в Европе, стали самыми коррумпированными. Как следствие, они утратили свободу, забыли о том, как можно себя защитить, и страна в итоге могла стать «добычей не только могущественных варваров, но любого, кто нападал на нее» (229).

Секрет, который знал Древний Рим – и забытый современным миром, – состоит в том, что роль религиозных институтов относительно достижения городом величия аналогична роли выдающейся личности. Следовательно, религия может служить для воодушевления, а если необходимо, и для устрашения рядовых граждан, для того, чтобы склонять их к исполнению интересов общества, а не собственной выгоды. Принципиальная точка зрения Макиавелли на то, как римлянам удалось достичь такой степени патриотизма, представлена в его размышлениях о покровительствах. Прежде чем начинать сражение, римские полководцы всегда объявляли о счастливых предзнаменованиях. Это побуждало войска идти на битву с полной уверенностью в победе – уверенность, которая вселялась virtu такой силы, что они почти всегда одерживали победу (233). Характерно, однако, что на Макиавелли в большей степени производит впечатление способ римлян использовать религию для устрашения своего народа, побуждая их действовать с той степенью virtu, которой никогда нельзя было бы достичь любым другим способом. Самый драматичный пример Макиавелли приводит в главе XI: «После того как Ганнибал разбил римлян в битве при Каннах, многие граждане, приведенные в отчаяние родными землями, решили покинуть Италию». Сципион, услышав об этом, «обнажил меч» и тем самым заставил их поклясться, что они останутся на родине. Результатом этого стала принудительно возникшая в них virtu : хотя не «любовь к своей стране и ее законам» побудила их остаться в Италии, но страх богопротивного клятвопреступления (224).

Идея о том, что воспитание в обществе богобоязненности должно приносить богатые плоды – славу государству – была не понаслышке знакома и современникам Макиавелли. Пример этому деятельность Савонаролы во Флоренции в 1490 году, когда он убеждал жителей города в том, что «он разговаривал с Господом» и тот дал ему знак, что вернет былое величие Флоренции в том случае, если граждане вновь обретут благочестие (226). Как бы там ни было, Макиавелли и сам отходит от своего мнения о важности религии и приверженности постулатам веры в двух вопросах. Во-первых, он не соглашается с причинами, которые вывел Савонарола, объясняя важность религии в политической жизни. Макиавелли менее всего заинтересован в вопросе истинности веры. Единственный предмет его внимания – это роль собственно религиозного чувства «в воодушевлении народа, в обращении людей к добру и отвращении их от зла». Он и оценивает разные религии только по их способности производить этот полезный эффект (224). Соответственно, Макиавелли делает вывод, что лидеры любого общества должны не только «принять и увеличить» все, что «способствует укреплению религиозного чувства» – Макиавелли настаивает, что правители обязаны поступать именно так, «даже если считают это неправильным» (227).

Другая отправная точка макиавеллевского взгляда на ортодоксальную религию связана с прагматическим подходом. Он сообщает, что, если оценивать стандартами, древняя религия римлян гораздо предпочтительнее христианской веры. Но это не причина тому, чтобы христианство не было понято «согласно с virtu » и не служило для «улучшения и укрепления» христианской общности. В действительности же оно использовалось таким образом, чтобы нивелировать необходимость свободы и энергичность жизни города. То есть оно почитало «смиренных в вере и созерцающих [15] мужей»; «понимало как величайшие блага смирение, пренебрежение человеческими вещами и презрение к тому, что касается человеческого»; не видело ценности «в великолепии ума, в силе тела» или в любом другом признаке доблестного, virtuoso , гражданина. Устанавливая такой, не от мира сего, образ превосходного человека, просто невозможно было продвинуть гражданскую славу; христианство фактически способствовало упадку и уничтожению великих наций, развращая их общественную жизнь. Как заключает Макиавелли – с иронией, заслуживающей называться обезьяньей, – цена, которую мы заплатили за факт, что христианство «показало нам истину и истинный путь», есть то, что оно «сделало мир слабым и обратило его в добычу безнравственных людей» (331).