Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Флигель-адъютант доложил императору о том, что перемирие заключено и французские войска будут выведены из Парижа до девяти часов завтрашнего утра.

“Объявите моей гвардии, – сказал император, проходя мимо Барклая, – что завтра мы вступаем парадом в Париж. Не забудьте подтвердить войскам, что разница между нами и французами, входившими в Москву, та, что мы вносим мир, а не войну”».

Как раз в это время Наполеон отправляет в Париж Коленкура, чтобы выяснить достоверно и подробно, что происходит. Новости ужасные, но не неожиданные: капитуляция подписана, ключи от Парижа – у Александра. Наполеон в мрачном молчании отправляется в Фонтенбло. У него остаётся последняя надежда: победители, оккупировавшие его столицу, начнут переговоры. Естественно, с ним. Он ведь пока император. Но… надеялся он напрасно. Парижский префект полиции Этьен Паскье рассказывал, что 30-го вечером, принимая делегацию муниципалитета, которая явилась, чтобы сообщить о сдаче города, император Александр сказал: «Господа, передайте парижанам, что я не врагом вхожу в стены их города, а почитаю их только что за друзей: однако скажите им также, что один единственный есть у меня враг во Франции и с ним я не примирюсь».

Рано утром 31 марта русские и австрийцы стройными колоннами двинулись в Париж, по пути к ним присоединились пруссаки. Толпы парижан встречали победителей на всём пути от ворот Сен-Мартен до конца Елисейских полей. (Как непохоже на вступление французов в Москву!) Об этом триумфальном пути рассказывает множество мемуаристов. Дружно пишут о всеобщем ликовании. Но люди наблюдательные, не охваченные эйфорией, замечают и тревогу, и настороженность. С обеих сторон. Оно и понятно: французы боятся мести (понимают: заслужили), победители опасаются подвохов (кто же любит чужаков, захвативших твою страну).

Вот ещё одна цитата из сочинения Николая Бестужева «Русский в Париже в 1814 году»: «Одни готовились праздновать в Париже конец кампании и удовольствиями этой столицы заплатить за труды и лишения кровавой двухлетней войны; другие думали напротив, что это раннее торжество напрасно без уничтожения остальных способов Наполеона и что будущее грозит новыми опасностями».

Мнение этих последних было совершенно справедливо, если бы не одно, может быть, и незнакомое им качество Наполеона. Дело в том, что он всегда (когда считал нужным советоваться) уважал мнение своих маршалов. А они, в отличие от Старой гвардии, которая без колебаний поддержала его намерение идти на Париж и отбить его у пришельцев, слишком рано возомнивших себя победителями, были категорически против битвы за Париж (там были их роскошные особняки, там оставались их семьи). Он это прекрасно понимал. С Коленкуром, человеком вообще замечательным (ему доверял, его любил не только Наполеон, но и Александр) и оставшимся верным ему до конца, в ночь перед отречением император был полностью откровенен: «Бурбоны явятся, и Бог знает, что за ними последует… Бурбоны – это внешний мир, но внутренняя война. Посмотрите, что они через год сделают со страной!.. Впрочем, в данный момент нужен не я, нужно что-то другое. Моё имя, мой образ, моя шпага – всё это наводит страх. Нужно сдаваться. Я позову маршалов, и вы увидите их радость, когда я их выведу из затруднения и разрешу им поступать, как Мармон, не утрачивая при этом чести».

Маршалы и генералы, самые близкие ему люди, с которыми он много лет делил и славу, и страдания, явились в Фонтенбло и заявили, что не хотят, чтобы Париж повторил участь Москвы. Он спросил, чего они от него хотят. И они ответили: «Отрекитесь в пользу сына». Едва ли многие из них верили, что победители отдадут власть наследнику Наполеона. Большинство понимало: неизбежно возвращение Бурбонов. Никто из них этого не желал. Но… почти все надеялись, что будут прощены королём: они ведь нужны армии, а значит – Франции. Забегая вперёд, скажу: большинству, действительно, удастся неплохо устроиться и при новой (старой) власти. А тогда он ответил коротко и на удивление спокойно (чего ему стоило это спокойствие, знал только он сам): «Господа, успокойтесь! Ни вам, ни армии не придётся больше проливать кровь. Я согласен отречься. Я пытался принести счастье Франции, но не сумел. Я не хочу увеличивать ваши страдания».

Так что опасения тех русских офицеров, кто не верил, что Наполеон безропотно смирится с судьбой, оказались напрасны. Пока напрасны…

Не так уж радостна и безмятежна была и толпа, встречавшая победителей. Стояли в ней разные люди. Франсуа Рене Шатобриан потом напишет: «Татары вошли в Париж… Я видел, как они маршировали по бульварам. Потрясённый и помертвевший в душе, точно у меня вырвали моё французское имя, чтобы заменить его номером, под которым я буду отныне известен в рудниках Сибири…» И это тот самый Шатобриан, который совсем недавно приветствовал вторжение союзников во Францию, превозносил урождённых монархов и упрекал Наполеона, что тот «погубил наше будущее: приучил общество к безвольному подчинению, развратил нравственность»; который, сравнивая Наполеона с Джорджем Вашингтоном, утверждал, что Наполеона волнует только собственная слава, Вашингтона – свобода своего народа. Потому «республика Вашингтона живет, империя Наполеона рухнула. Вашингтон и Наполеон Бонапарт вышли из лона демократии: оба дети свободы, но первый остался ей верен, второй же её предал».