Юрий Мухин - Неизвестный Берия. За что его оклеветали?

И, надо сказать, Хрущев готовил новое преступление, уверив себя в правоте своего дела – он «спасал не себя», он «спасал ленинскую партию».

Желание Сталина передать всю полноту власти в СССР Советам было как гром с ясного неба для всех партийных чиновников. Они не представляли, чем будут заниматься и кому будут нужны. Им предстояло стать идеологами строительства Коммунизма и образцами для подражания – какими-то учеными-монахами, а они к этому совершенно не были готовы. Идеи, какого человека на какую должность определить, у них были, идеи, кого отругать за невыполнение плана – тоже, но откуда у них было взяться идеям строительства Коммунизма? Что, им, как Сталин, по 500 страниц в день читать? Сейчас им никакая идеология не была страшна: скажут помощнику или какому-нибудь профессору и он им что-нибудь умное из Маркса, или Ленина, или Сталина в доклад напишет, поскольку им-то самим недосуг – они государством руководят. Но, если у них заберут руководство государством и им останется только идеология, то писать-то надо будет самому, а что писать? Ни помощнику, ни профессору написать за себя уже не поручишь, поскольку, если идеи будут помощника, то и идеологом будет помощник, а не ты. Партийным чиновникам стало предельно ясно то, что было ясно и без этого, – они только числились идеологическими работниками, совершенно ничего не умея в этой области.

Все партийные чиновники сознавали, что после реорганизации партии они станут никому не нужны, поскольку их опыт «государственных деятелей» в партии уже будет никому не нужен. Чем им заниматься? Перейти на хозяйственную работу? Но они не были и хозяйственниками – они были надсмотрщиками при хозяйственниках, а это большая разница. По большому счету, им оставалось, как Остапу Бендеру, «записаться в управдомы».

Главное же было то, что они и свое недовольство не могли выразить, поскольку Сталин был абсолютно прав – если они коммунисты, то обязаны передать власть всему народу, а если они этого не хотят, то они не коммунисты и, соответственно, им в партии нечего делать.

Однако у Хрущева был хитрый статус «сельского дядьки», который может позволить себе спросить глупость. И Хрущев начал использовать свой имидж для зондирования почвы среди высших партийных чиновников. Оставаясь один на один, Никита находил случай по-простецки и наивно спросить:

– Да как же это теперь будет? Ленин создавал партию, привел ее к власти, а мы теперь своими руками угробим дело Ленина?!

Хрущев не ожидал на свой вопрос ответа, поскольку понимал, что собеседник может бояться провокации, но по тому, как собеседник, вместо возмущения, с видом недоумения разводил руками, давая понять, что и он так думает, Никита понимал, что это его единомышленник. Что и этот чиновник боится за свое будущее – за свою партийную кормушку, но делает вид, что переживает за «дело Ленина». Мало-помалу Хрущев выяснил, что у Сталина практически нет единомышленников. Никита, помня непримиримость Берии к утаиванию отхода партии от власти, не стал с ним на эту тему говорить, да Молотов как-то странно покосился на Хрущева, когда тот попытался его прощупать. А подавляющее число остальных было единомышленниками Хрущева, «переживавшими за сохранение у власти Ленинской партии большевиков». Даже часть государственных чиновников, которые получили свои должности с помощью партийных органов, были недовольны отходом партии от власти в страхе, что их «съедят» более способные конкуренты-хозяйственники. А хитрый Микоян позволил себе намек, что если бы Сталин неожиданно умер, то это позволило бы сохранить существующее положение, хотя уже в более откровенном разговоре согласился, что покушения на вождя народ не простит.

Так, в неспособности ничего противопоставить Сталину, партийная машина катилась к XIX съезду ВКП(б), который проходил с 5 по 14 октября 1952 года.

Сознавал ли Сталин, что он практически одинок? Если сознавал, то поступил, как садист, поскольку всю реорганизацию партии на съезде озвучили те, кому она была органически ненавистна, а Сталин выступил всего лишь с небольшой заключительной речью, и только. Даже отчетный доклад Центрального Комитета партии не он читал, а ведь ему было о чем сказать советскому народу, было о чем похвастаться миру.

К примеру, тот же Микоян в своем выступлении сначала напомнил, что в декабре 1947 года в СССР были отменены карточки, чего та же Великобритания, гораздо меньше пострадавшая в войне, и на начало 50-х годов не могла добиться. После 1947 года каждый год снижались цены на товары массового спроса, и к 1952 году результат этого снижения был таким: в СССР в 1952 году хлеб стоил 39 % от цен конца 1947 года, молоко – 72 %, мясо – 42 %, сахар – 49 %, сливочное масло – 37 %. За эти же пять лет в США цены на хлеб выросли на 28 %, в Англии – на 90 %, во Франции – более чем вдвое. Цены на мясо в США увеличились на 26 %, в Англии – на 35 %, во Франции – на 88 %. Похожая картина была и по другим сопоставимым продуктам питания. Между прочим, Микоян доложил и о том, что в СССР только по одному товару производство находится на уровне несколько меньшем, чем до войны. Это была водка.