Яков Рабкин - Что такое государство Израиль?

Символично, что первый израильский космонавт Илан Рамон, потомок евреев, переживших войну, взял на борт американского космического корабля рисунок лунного ландшафта, выполненный ребенком в концлагере Терезин.

Официальные церемонии в память о геноциде евреев являются средством укрепления этих чувств. Начальник израильского Генштаба, стоя у подножия памятника бойцам Варшавского гетто, сказал: «Если вы хотите узнать, в чем источник силы и мощи израильской армии, обратитесь к святым мученикам Катастрофы и героям восстания… Катастрофа… это корень и оправдание нашего дела» [270].

Впрочем, связать историю восстания в Варшавском гетто с сионизмом не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Дочь еврея-бойца, павшего во время восстания, задает болезненные вопросы:

«Пока израильтяне ставят к стенке палестинцев не сотнями, а лишь по одному в день, свободны ли мы, евреи, от заботы о морали и справедливости? Не стал ли нацизм единственной нормой, по которой евреи судят о зле, и все, что не является его точной копией, считают морально приемлемым? Что же эта Катастрофа сделала с еврейским чувством нравственности?» [271]

Марек Эдельман (1919–2009), ветеран восстания, поддерживал палестинское сопротивление и находил в нем немалое сходство с борьбой против нацистов. «Ничто так не раздражает сионистов, как высказывания еврея-антисиониста с таким отважным и принципиальным прошлым» [272]. Неудивительно, что его мемуары, опубликованные в Польше в 1945 году, вышли в свет в Израиле лишь четверть века спустя.

Для сравнения, книга Ханны Арендт (1907–1995) – крупнейшего политического мыслителя ХХ в., еврейки, бежавшей из Германии в США, а в прошлом активистки сионистского движения, – о процессе Эйхмана [273]была издана на иврите лишь через тридцать семь лет после написания. Подрывая один из основополагающих мифов сионизма, что антисемитизм – сила вечная, постоянная и мистическая, Арендт не считала Эйхмана «виновным в преступлениях против еврейского народа», несмотря на постановление трибунала. Она видела в нем образец «банальности зла» – случай практически бессознательного изменения человеческого поведения под влиянием неумолимой бюрократической машины. Выводы Арендт не распространяются исключительно на Германию и должны послужить предупреждением любому государству, ведущему политику дискриминации. В конце века в Израиле прошла конференция, посвященная ее интеллектуальному и моральному наследию, а труды конференции были изданы под названием «Арендт в Иерусалиме» [274].

Одного события, даже такого чудовищного, как нацистский геноцид, недостаточно для долгосрочного оправдания сионизма. Поэтому идеологи этого движения вынуждены постоянно подчеркивать принципиальную угрозу существованию евреев вне Израиля. Бывший израильский министр просвещения – один из идеологов национал-иудаизма – выразил эту мысль вполне отчетливо: «Нацистский геноцид – это не безумие нации, которое случилось однажды и прошло. Это идеология, которая вовсе не исчезла. Даже теперь мир может смотреть сквозь пальцы на преступления против нас» [275]. Логичным продолжением этой мысли является тот факт, что лишь 4 % израильских учеников выносит из истории нацистского геноцида урок общечеловеческого значения (необходимость бороться с дискриминацией, расизмом и т. д.) [276].

Израиль воспринимается как последний оплот, в котором каждый еврей может найти защиту от любой грядущей опасности. Вот почему поддержка Израиля со стороны евреев мира зачастую воспринимается как нечто вроде страхового полиса. Однако среди ортодоксальных раввинов – даже среди тех, кто в той или иной степени разделяет идеи национал-иудаизма, – на этот счет остаются сомнения. Например, раввин Моше Собер (1955–2006) не верит в способность Израиля прийти на помощь американским евреям в случае, если американскому правительству придет в голову их преследовать. Он находит эту идею смешной и, цитируя Талмуд, заключает: «Ваш гарант сам нуждается в гарантии! Это все равно что страховать свою жизнь в компании, которая обанкротится в день твоей смерти» [277].

С иудейской точки зрения, разделяемой большинством религиозных евреев [278], трагедия призывает самым тщательным образом проверить собственное поведение во имя индивидуального или коллективного раскаяния. Это не повод обвинять палача, приписывая его поступки политическим, идеологическим или социальным факторам. Палач – будь то фараон, Амалек или Гитлер, – является лишь орудием Божественного наказания, указывающим евреям на необходимость покаяния [279].