Николай Пирогов - Быть хирургом. Записки старого врача

Этим объясняются самые невероятные проявления стадных свойств народных масс во время разных катастроф. Рассвирепев, народ, проникнутый насквозь убеждением в безграничную царскую благость к нему, перестает верить в личное присутствие царской особы, увещевающей или грозящей взволновавшейся толпе.

Я слышал, например, сам в бытность мою мировым посредником, как крестьяне в Подольской губернии сказывали, что «паны подкупили, и царь не дал всей земли хлопам». Кого подкупили? «Да чуть ли не самого». Разумеется, это было пущено в ход пропагандистами во время польского мятежа; доказывает, однако же, что массы скорее хотят верить в подкупность, чем в недоброжелательство к ним царской власти.

Но известны случаи и такого рода, как, например, в возмущении поселенцев Старой Руссы, где в присутствии императора Николая, увещевавшего возмущенных, в толпе послышались голоса: «Да сам ли это он (государь), братцы». Не следует ли из этого, что одно из самых лучших свойств народа – уважение и полное доверие к верховной власти, но еще не индивидуализированное, при других стадных свойствах народных масс, есть все-таки обоюдоострое орудие, которым нетрудно пользоваться и врагам верховной власти. А сверх этого, наша народная стихия, на которую возлагают столько розовых надежд доморощенные наши утописты и славянофилы, представляет возмутителям и анархистам, еще и другую, не менее привлекательную сторону; она с давних времен была небезопасна для государства, устроенного на общеевропейский лад; эмансипация должна была уничтожить предстоявшую опасность; но, предпринятая слишком поздно, и потому без предварительной подготовки, она увеличила опасность, хотя и временно.

И вот почему: коммунизм нашего времени берет, я полагаю, свое начало еще с первой французской революции. Известно, как tiers-йtat сбило с позиции аристократию, подпадало потом само под влияние террора, военного деспотизма, бурбонской реакции, и все-таки и развивалось, и богатело; и вот мы видим, что из этого знаменитого tiers-йtat, бывшего некогда идеалом прогресса, образовалась ненавистная современным ультрапрогрессистам буржуазия, считаемая самым главным антагонистом нового и коренного преобразования общества в коммуну.

С упадком владетельной аристократии идеалом благополучия для этой буржуазии сделалось владение землею; крестьянство, конечно, по своей натуре, не менее стремилось к землевладению. Крупные владения размельчали. Земля разделилась на самые мелкие участки, а все-таки стремление к обладанию хотя бы крошечным куском землицы продолжается.

Некоторые утверждают даже, что и народонаселение Франции не увеличивается по этой причине: всякий хочет не только сам владеть куском земли, но и оставить еще в наследство; и так как делить миниатюрного земельного наследства более невозможно, то никто будто бы не хочет иметь много детей, женится поздно и т. п.

Может быть, эта страсть к обладанию поземельною собственностью обязана своим происхождением учению физиократов, господствовавшему незадолго до первой революции.

Как бы то ни было, но из Франции, я полагаю, перешло преувеличенное значение земли и к нам. Земля у нас до эмансипации была нипочем, ценилась только рабочая сила. По числу душ ценились имения. Это была другая крайность, не менее неверная современной.

Между тем издавна мы привыкли называть наше отечество государством земледельческим, житницею Европы, и вот, узнав, что французы придают огромное социальное значение земельной собственности и что городской пролетариат во Франции точит зубы на своих буржуа и аграров, слишком возлюбивших поземельную собственность, мы взбудоражились при эмансипации наших крестьян и задались неразрешимою задачею предотвращать у себя все ожидаемые во Франции и в Европе бедствия от развития пролетариата и его ненависти к имущим и богатым.

Приезжавшие из Парижа в начале 1860-х годов наши соотечественники, жившие там несколько лет, рассказывали (я слышал сам один из таких потрясающих рассказов от покойного Ханыкова) с ужасом о страшных физиономиях пролетариев, останавливающихся на бульварах перед кофейнями и с зверскою завистью смотревших на напитки, которыми прохлаждались посетители кофеен.

И эта ненависть пролетариата к буржуа, и эта страсть буржуа к обладанию землею понятны в стране многолюдной, муниципальной, мануфактурной, как Франция, с ее благословенным и превосходным для культуры ценных растений климатом, при легкости сбыта всех произведений земли на месте, с отличными водяными и сухими путями сообщения, избытком легко обращающегося капитала, развитою интеллигенциею. Не полный ли это контраст с Россиею?