Джеймс Маккол - Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга - о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

Сразу после операции у пациентов опухшие лицо и шея и свежие синяки.

После пробуждения наши пациенты выглядят неважно, с опухшим лицом и шеей, а иногда и со свежими синяками после операции. На следующее утро они могут выглядеть еще хуже, с более выраженным отеком и гематомами, однако спустя пару дней травмированная ткань меняет свой цвет с сине-фиолетового на желтоватый, и синяк спадает.

Когда я навещаю своих пациентов сразу же после операции, они, как правило, еще плохо соображают, однако, независимо от того, вспомнят ли они об этом после, я всегда пытаюсь их заверить, что полученная травма того стоила. Я встаю рядом с кроватью и говорю им: «Все в порядке. Операция прошла как нельзя лучше». Порой я и вовсе не получаю никакого ответа, иногда слышу лишь ворчание или несколько случайных слов, связанных с прерванным мной сном, однако я надеюсь, что мое послание все-таки до них дойдет и поможет им спокойно выспаться потом. Это благодатное время для хирурга, испытывающего удовлетворение от хорошо проделанной работы, а также определенную усталость. В такие минуты я обращаю гораздо больше внимания на больничные звуки и запахи.

У меня всегда есть номер телефона ближайшего родственника пациента, который я обычно вношу в форму информированного согласия, подписываемую пациентом, либо, в случае несовершеннолетних, его законным опекуном, наряду с подготовленным ими заранее контрольным вопросом из серии: «Где мы впервые встретились?» Так я могу позвонить сразу после операции и заверить близких, что все прошло хорошо – а, как я уже говорил, в 99 случаях из 100 так и происходит. Это один из лучших телефонных разговоров, который может состояться у человека: чувство облегчения и радости на другом конце провода практически осязаемо.

Однако порой реакция родных пациента бывает безэмоциональной. Родственники были подвержены такому стрессу и напряжению и потратили столько нервов в ожидании операции, что, когда худшее уже позади и я звоню им с хорошими новостями, они уже могут быть полностью опустошены и лишены каких-либо явных эмоций, хоть это и не соответствует тому, что они чувствуют в глубине души.

Моя следующая задача – выпить пару литров воды, поскольку после долгого дня в операционной, где тепло является гарантией комфорта для пациента и, как следствие, дискомфорта для медперсонала, мне необходимо пополнить запасы жидкости в организме. Чтобы избежать передачи потенциально опасных жидкостей от пациента к хирургу, мы также носим водонепроницаемые халаты, через которые тело практически не дышит, из-за чего еще больше перегреваемся. В начале дня ремешок моих наручных часов туго застегнут на запястье, однако в операционные дни к вечеру часы часто съезжают к локтю.

После того как я убедился, что с пациентом все в полном порядке, в больнице меня уже ничто не держит, однако после долгого дня в операционной я редко еду домой. Обычно мы с операционной бригадой отправляемся в бар через дорогу, чтобы разобрать операцию и просто поболтать за кружкой пива. В медицине принято обсуждать серьезные события – это часть послеоперационного процесса. Если кто-то из хирургов-стажеров хорошо себя проявил, я обязательно это отмечу, так как наша задача – не только обучить их необходимым навыкам, но и привить чувство уверенности, чтобы в будущем они могли сами возглавить хирургическую бригаду.

По тем же соображениям ошибки также подлежат обсуждению. Многие хирурги славятся тем, что не переносят дураков, однако любые комментарии должны быть осторожными, объективными и высказанными с должным уважением. Я никогда не критикую своих стажеров на публике: это происходит в узком кругу, и даже в этом случае критика должна быть строго конструктивной. Даже самые квалифицированные и опытные из нас не освобождаются от объективной критики.У меня должна быть возможность сказать любому из моих коллег, как и у них мне: «Это можно было сделать лучше» или «Знаешь что, скажи-ка мне, как, по-твоему, все прошло?», потому что самоанализ необходим любому хирургу или другому медику. Если им не заниматься, то не будет никакого развития.

Не менее важно, разумеется, и отметить вклад, сделанный отдельными членами бригады, когда все складывается хорошо. Всегда приятно посидеть после серьезной операции, совместно наслаждаясь чувством удовлетворения от сделанного. Ужасно, когда сложная реконструкция не удается с первого раза и все действия на операционном поле и донорском участке (с которого пересаживается ткань для реконструкции) оказываются выполненными впустую. Вместе с тем, когда все получается – а так происходит практически всегда, – результат просто колоссальный. Когда операция проходит успешно, мы чувствуем глубокое удовлетворение. Иногда, однако, исподтишка закрадывается какая-то неприятность. Подобное служит своевременным напоминанием о том, какой деликатности требуют все используемые нами методики. Разумеется, мы занимаемся точной наукой, однако челюстно-лицевая хирургия в каком-то смысле представляет междисциплинарную магию, и по окончании любой серьезной операции я неизбежно испытываю легкое недоумение: неужели все сработало и пациент с потенциально смертельной болезнью вновь возвращен к здоровой и полноценной жизни?