Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Теперь я научился несравненно глубже ценить письма от прежних друзей и сотрудников. С тоскою вспоминаю сейчас об утрате в последние годы систематической осведомлённости о событиях и делах в областях жизни, наиболее меня интересовавших, которые я получал со времени блокады Ленинграда и в послевоенные годы из регулярно посылаемых мне писем Фёдором Давидовичем Маркузоном, начиная с 1942 г. до самой его смерти в апреле 1958 г.

Меня очень трогали заботы Ф. Д. в период блокады о том, чтобы ко мне попадали все те сведения по санитарной статистике и демографии, которые проникали в Москву. Он из недели в неделю присылал тщательно выписанные его чётким почерком таблицы о рождаемости, смертности по возрастам и причинам в разных странах. Он извлекал их из получаемых в Москве в Ленинской библиотеке или в институтах (им. Эрисмана) периодических изданий или годовых статистических отчётов. Не всегда эти статистические материалы, по его мнению, заслуживали одинаково тщательной разработки, освещения и освоения, либо вообще работы моей над ними. Он не раз высказывал мысль, что ум, привыкший воспринимать действительность путём освоения массовых явлений и их соответственного учёта, нуждается в определённых статистических материалах, как лошадь в сене и овсе. И он радовался и торжествовал, когда мог послать изрядное количество «овсеца», то есть демографических материалов по тем или иным областям СССР или чаще — извлечения из «Public Health Report» либо из «Population Index» или из статистических ежегодников Франции, Швеции и других стран. За неимением «овсеца» он посылал то, что, по его квалификации, не обладало большей статистической питательностью, чем сено для скаковых лошадей.

Во время первой своей послевоенной поездки в Ленинград Ф. Д. остановился у меня в Лесном и, пока меня не было дома, обычно, как истинный «книжный червяк», погружался в загромождавшие мой стол и стеллажи различные материалы, начатые работы и скопления графиков и статистических таблиц. Там он натолкнулся на папку и тетради с некоторыми моими автобиографическими заметками и воспоминаниями. Это вызвало у него решение заставить меня отнестись к написанию мемуаров как к выполнению обязанности и безусловного долга перед многими людьми, которых, как он знал, я высоко ценил, и которых уже не было в живых. С тех пор в своих регулярных письмах и при личных встречах он неотступно возвращался к доказательствам обязанности моей не бросать воспоминаний.

В послеблокадное время, в особенности в годы после смерти его жены письма Ф. Д. стали более частыми и пространными. В них он заботился, чтобы ни одно событие из жизни статистических организаций и институтов не ускользало бы от моего внимания. Само собой разумеется, что на каждое его письмо я откликался не только с выражением глубокой благодарности, но и соответственным обсуждением полученной от него информации, а равно и сообщениями о научной и общественной жизни в Ленинграде. Со временем окрепла привычка получать письма от Ф. Д. Теперь я с признательностью вспоминаю, что и тогда до моего понимания доходило, сколько труда затрачивал неутомимый Ф. Д. для обеспечения меня теми материалами, которые должны были вызвать моё внимание и интерес.

В определённой степени под влиянием Фёдора Давидовича я с 1952 г. начал систематически работать над составлением автобиографических записок, а он неизменно требовал, чтобы я давал ему для ознакомления всё вновь написанное. Он не только сам прочитывал полученные от меня фрагменты, но и передавал (с уведомлением об этом меня) некоторым общим нашим знакомым, в том числе академику Л. Н. Яснопольскому [400], В. Э. Грабарю [401]и др. И вот теперь, после смерти Ф. Д., я часто с тоской и унынием возвращаюсь к памяти о его регулярных письмах в течение длинного ряда лет.

Хотя и со значительными промежутками, но всё же со своеобразной регулярностью привык я в последние годы получать дружеские письма Н. В. Марина. Это была переписка несколько иного характера, чем переписка с Ф. Д. Маркузоном.

Николай Викторович Марин близко знал меня ещё в период моей работы в Костроме в 1904–1908 гг. Заброшенный после революции в далёкие Березняки Пермской области, он отдался там работе по изучению местных условий, а часы досуга заполнял чтением философской литературы и стихотворными откликами на радовавшие его успехи в экономической и культурной жизни СССР. После случайного ознакомления с моей книгой о деятельной старости и удлинении жизни Н. В. стал всё чаще писать мне, сообщая свои самонаблюдения о сохраняющихся у него в возрасте, далеко перевалившем за 80 лет, запросах на участие в общественной работе и обо всех тех суррогатах такой работы, которые поддерживали его жизненную бодрость. Письма эти становились в последние годы его жизни всё более частыми, в особенности после некоторого восстановления зрения, наступившего благодаря операции катаракты.