Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

В это время во 2-м ЛМИ, где я заведовал кафедрой социальной гигиены и организации здравоохранения, на всех кафедрах персонал был занят разборкой всего инвентаря, книг, учебных пособий и архивов. При этом более обширная часть упаковывалась для передачи на сохранение на складах для эвакуации из Ленинграда, другая часть отбиралась с тем, чтобы в случае эвакуации Института, подвергнуться уничтожению. Разборка и сортировка музейных и архивных материалов требовала чрезвычайно внимательного и критического отношения, потому что многие, на первый взгляд, малоценные материалы (статистические карты о заболеваемости за прежние годы, формуляры по обследованию жилищ, рабочих бюджетов и т. п.) могли оказаться крайне необходимыми для кафедры при проведении практических занятий со студентами.

В осенне-зимние месяцы разборка всех музейных материалов затруднялась не только отсутствием достаточного числа сотрудников, но и обстановкой, в которой проводилась эта работа — в тесном, неотапливаемом, плохо освещённом помещении.

Тяжёлое истощение от голода, приводившее к смерти, раньше всего наблюдалось мною среди ходивших на окопные работы. Расскажу об одном, глубоко запавшем мне в память, случае. В студенческие годы моих дочерей (в 1920–1925 гг.) у нас на «Полоске» бывало довольно много их товарищей, студентов Политехнического, отчасти и Лесного институтов. Это были годы коренного перелома в исторических судьбах и путях развития нашей родины. Раскрывались и развёртывались ещё неясные, смутно разгадываемые перспективы окончательного глубокого социального переворота. Среди мелькавших передо мною различно окрашенных представителей студенческой молодёжи большую симпатию вызывал у меня задумчивый, всегда погружённый в искание правды и правильных путей студент-кораблестроитель Коля Крысов. Он часто приносил свои стихотворения, которые он называл «дифирамбами». Однажды ему был поднесён написанный мною акростих, отражавший его искания «высшей правды и справедливости»:

После 1923 г. я как-то потерял из виду так часто бывавшего у нас до этого Колю Крысова. И вот в тяжёлую пору блокады, почти двадцать лет спустя, в октябре 1941 г. я вновь увидел его на «Полоске». Он зашёл не один, а с милым мальчиком. Это был его сын, оставшийся после смерти матери на руках у отца. Николай Ал. работал в научно-исследовательском Институте по кораблестроению. Он сохранил свой прежний облик задумчивого, ищущего правду интеллигента. Когда начались окопные работы, он ежедневно по наряду принимал в них участие. Крайне недостаточный для покрытия основных энергетических трат рацион вызвал у него очень скоро сильное истощение, тем более, что он делил со своим сынком всё, что было, и в результате он погиб от дистрофии уже в декабре 1941 г. Та же судьба постигла и его милого бедного сыночка, умершего вскоре после смерти отца.

Невыносимое отчаяние и боль вызывала совершенно очевидная бесплодность тех окопных работ, рытья противотанковых рвов, которые раньше, чем их успевали окончить, оставались неиспользованными в тылу у немцев, неожиданно занявших Детское Село и всю прилегающую местность ещё в сентябре. При невозможности снабдить направляемых на окопные работы уже ослабленных недоеданием людей достаточным рационом питания, очень важно было снять с них часть энергетических затрат на хождение туда и обратно пешком, организовав подвоз. К сожалению, это не было учтено. Никакие окопные работы не могли помешать бомбардировкам с воздуха, и, видимо, по заранее точно рассчитанному плану немецкими авиабомбами были, прежде всего, разрушены колоссальные холодильники и продовольственные склады. В жаркие дни конца лета над городом стояло зловещее облако густого чёрного дыма от горевших запасов масла, жиров и всех вообще продовольственных запасов. Нельзя забыть ошеломляющего впечатления, произведённого попаданием бомбы днём в госпиталь, только что открытый в не совсем ещё законченном огромном здании Института лёгкой промышленности на Суворовском (Советском) проспекте. Под развалинами разрушенного и сгоревшего дотла здания погибли несколько сот (говорили — более 700) принятых уже в госпиталь больных и раненых и весь медицинский персонал, включая врачей. Это было ещё задолго до начала блокады города.