Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Одна общая комната — более тёплая, но всё же — жить можно только как на полюсе. Все в шубах, шапках, валенках. Так и ночью, не раздеваясь. К ночи погасло электричество и света уже больше не было. В совершенной темноте по незнакомым коридорам и лестницам. Ни воды, ни тепла, ни света. Очень много учёных разных рангов. Много профессоров-медиков.

18 января. Утром — темно абсолютно. Холодно. Очень голодно. Первый раз приём пищи утром только в 12 часов (одно яйцо, стакан кофе). Хлебом обвешивают (хлеб — 350 гр., масло — 40, сахар — 50, всё понемногу недовешивают; калорий: 700 + 365 + 405 = до 1470). Кроме того, 2 раза по рюмке вина — 30 кал[орий] + суп 100 кал[орий]. Кисель около 70 кал[орий], мясо или яйцо — 150 кал[орий]. Таким образом, весь суточный баланс равен 1830 кал[ориям], т. е. меньше «основной» потребности при полном покое и в тепле, а здесь в холоде круглые сутки при температуре около +2 — +5 градусов и спускаться 3 раза с 5 этажа в абсолютно холодную столовую.

Навестила меня Зиночка, оставшаяся для этого ночевать на Михайловской (где лопнула труба в ванной и затопила квартиру).

Софроницкий [314]играл вечером много — Шопена, Шумана, Скрябина… Сильно и с большим настроением. В особенности голод мучает вечером. Полная и абсолютная неспособность управления госпиталя хоть как-нибудь наладить дело — то гоняют отощавших, обессилевших людей вверх и вниз — на 15 м (следовательно, при среднем весе с тёплой одеждой и валенками 80 кг × 15 м × 2 = 7200 кг. метр совершенно излишней работы), то не умеют установить порядок получения пайка, неспособны даже наладить хотя бы по одной фитюльке на этаж — от лестницы, в качестве маячков и пр. и пр. Очень обострённые страдания от холода, от постоянного пребывания в тяжёлой зимней одежде, от нерегулярности и крайней скудности питания.

В общей комнате — как тараканы в полутьме, но при меньшем холоде, всегда с утра и до 11.30 вечера находятся 15–30 человек. Всего «оздоровляемых» — 180 человек в двух верхних этажах. В трёх нижних этажах — столовая и квартиры ответственных работников. Много общих разговоров. Проф. П. А. Останков — судебный психиатр. Проф. П. Н. Ласточкин проявляет интерес к моей книге. Проф. Шполянский — акушер-гинеколог. Общий осадок от первых суток — какое счастье было бы оставаться дома, в Лесном. Там — разумная, человеческая жизнь и систематическая, осмысленная, целенаправленная работа. Здесь — какой-то тяжёлый мир бессмысленного безделья, убивания своего и чужого времени среди теней отощавших, пассивных людей. Приятно одно — атмосфера отношений между собою и всего поведения и обихода ввиду высокого интеллектуального уровня «оздоровляемых» (оздоровляемых от полного голодания неполным голоданием и охлаждением), вполне культурная, никаких попрёков, нервных выходок, ни грубости, ни резкостей, ни своры. В этом отношении ничего лучшего ожидать нельзя.

Вечером в общей комнате у рояля Софроницкий. Рассказчик — известный артист Горин-Горяинов.

19 января. С питанием гораздо хуже, чем в предыдущие дни. Каша на блюдце — меньше, чем на один прикорм грудному младенцу. То же и за обедом, и за завтраком, и за ужином. Ни яиц, ни мяса. Днём я взял в библиотеке биографию Радищева. Успел прочесть статью профессора С. И. Игумнова о Пироговских съездах. Вечером вовлечён был в совершенно нелепые споры о смертности и летальности с невежественным в этом вопросе Останковым. Поместили к нам в палату очень интересного человека (52 года) из сормовских мастеровых, партийный директор завода. Хороший, положительный тип и притом — очень содержательный. Выбился в инженеры. Всем интересуется, инициативен и деятелен. Из-за порчи машины ходил ежедневно 14 км пешком, ослабел. К 19 января проел все талоны в столовой и полный дефицит на 11 дней питания. Интересен также и М. М. Голланд.

20 января. Полная темнота. Первый приём пищи — кофе и одно яйцо — только в 12 час. дня. Мучительный голод и угрызения совести от безделья. Сделал запись от 17–20 января в библиотеке в полутьме; чуть-чуть в щель ставни проникает дневной свет, электрического нет; сегодня ни воды, ни радио. Великолепные помещения, чудесные вестибюли и залы «Астории», высококультурный, ценнейший человеческий материал «оздоровляемых» и такое удручающее, такое тёмное, беспросветное, полное обречённости и индийской неподвижности, пассивности, погружённости в нирвану, если не небытия, то во всяком случае приближения к небытию, настроение. Атмосфера, лишённая действенного начала, бодрого, боевого участия в жизни, в борьбе, в устранении всего, что «нам жить не даёт, держит рост молодой». А тут всё наоборот — «Ниже тоненькой былиночки нужно голову склонить, чтоб на свете сиротинушке как-нибудь свой век прожить».