Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Охотно делился он со мною своими домашними горестями — тяжёлой неизлечимой болезнью жены (рак). Весь уход за нею и всё домашнее хозяйство вела не терявшая жизненной бодрости сестра жены. Андрей Петрович вспоминал о многолетних своих путешествиях в юности, которые он совершал вместе со своей матерью по берегам Адриатического моря, о продолжительной жизни с нею в Сербии. Он охотно отозвался на предложение в тихие вечерние часы занимать население нашей камеры лекциями по истории Востока. Меня не покидало удивление, когда многими часами я слушал плавно излагаемую им заглушенным голосом историю древнейшей арабской письменности; причём он по памяти приводил целые страницы из древних памятников. Днём, готовясь к вечерней беседе, он сидел в сосредоточенном обдумывании, а ведь никаких справок или пособий у него не было, да и карандаша и бумаги, как и иголки, в природе нашей камеры не существовало.

Всплыв в нашей камере, как Лоэнгрин, А. П. Ковалевский был потом переведён от нас, и ни тогда, ни после до меня не доходило никаких вестей о судьбе этого взлелеянного и так замечательно воспитанного широко образованной любящей матерью работнике Отделения востоковедения Академии наук СССР.

На другом конце нашей пристенной скамьи новым обитателем камеры оказался инженер-электрик А. И. Розен. Он работал референтом по вопросам электроснабжения в Смольном и так же, как и все его соседи, недоумевал, что могло послужить причиной злой участи, приведшей его в БД. В нашу камеру он был переведён из тюремной больницы, где провёл несколько недель на инсулиновом лечении вследствие сахарного диабета. В качестве диетического лечебного средства он получал листы и части коченей капусты. Мы как лакомство съедали получаемые от него кусочки свежих капустных листов. Розен производил впечатление очень знающего инженера и хорошо образованного человека в более широком смысле. Он тоже охотно отозвался на приглашение заполнить часы тихой беседы рассказом о состоянии и перспективах электроснабжения Ленинграда. Через несколько дней он предложил очередную «тихую беседу» свою посвятить не инженерным вопросам, а поэзии Тютчева, которого он высоко ценил за свежесть образов. Для иллюстрации тех оригинальных сторон поэтического творчества, за которые он ценил Тютчева, он на память декламировал много стихотворений поэта. Среди них, между прочим, было небольшое стихотворение, посвящённое декабристам. Мне претила в этом стихотворении самовлюблённость, бездушность Тютчева.

В стихотворении «14-е декабря 1825» внимание Розена привлекли такие образы, как «вечный полюс вековечных льдов» и несоизмеримость с ним «скудной капли» горячей крови человека; как «железная зима» и пр. Мне не приходилось раньше читать или слышать это стихотворение Тютчева, но к самому поэту у меня всегда было отношение, как к человеку, мне чуждому, враждебному по духу. Ночью, мучимый бессонницей, я пытался слово за словом восстановить в памяти приведённое Розеном стихотворение. В результате настойчивых усилий мне, в конце концов, в долгую, нескончаемо тянувшуюся тюремную ночь это удалось. Вот это стихотворение:

А параллельно со стихами Тютчева, вызвавшими у меня не восхищение образами, а отвращение и глубокое негодование черствостью поэта и ничтожеством его молчалинской ограниченности, у меня стих за стихом сложилось другое стихотворение, которое я постарался закрепить в памяти. Утром я подсел к Розену и вместо стихотворения Тютчева сказал ему следующий мой вариант посвящения памяти декабристов: