Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

По консультации со специалистами у меня была определена плевропневмония. Меня часто навещал доктор Поляк, в госпиталь доставлялись газеты и журналы. Наконец, температура стала снижаться, но ещё долго оставались большая слабость и сильное потение. По заключению эвакуационной лечебной комиссии я подлежал эвакуации в тыл, так как из-за неустойчивости температуры и остающегося плеврита болезнь моя надолго делала невозможным возвращение на работу в условиях фронта. В начале ноября 1914 г. я был эвакуирован в военно-санитарном поезде в Москву, а оттуда направлен в Петербург в распоряжение начальника Военно-санитарного управления Петербургского округа.

Я приехал домой, к семье, на нашу «Полоску» 9 ноября. После ранних морозов в Петербурге стояла дождливая погода. Мне был дан отпуск на два месяца. Дома, несмотря на слабость, я стал постепенно работать во дворе. Нужно было срочно заканчивать устройство погреба, налаживать работу канализации и переводить на зимний режим поле орошения.

Как только я оправился и смог бывать в городе, я поделился всеми моими впечатлениями и мыслями по поводу положения на войне с Иваном Андреевичем Дмитриевым, а также со своими товарищами по кадетской партии П. Н. Милюковым, Д. Д. Протопоповым и А. И. Шингарёвым [193] Шингарёв Андрей Иванович (1869–1918) — земский деятель, врач, публицист, один из лидеров кадетов. Депутат 2-й — 4-Й Гос. дум. В 1917 министр Временного Правительства. Зверски убит вместе с Ф. Ф. Кокошкиным матросами-анархистами в больнице. См.: Френкель З. Г. Основной мотив общественной и политической деятельности у А. И. Шингарёва и Ф. Ф. Кокошкина// Русский врач. 1918. № 2. . Мне казалось необходимым рассказать о некоторых, на мой взгляд, существенно важных выводах, сложившихся у меня за пять месяцев непосредственных наблюдений и опыта службы в качестве работника низового звена устаревшей бюрократической военно-санитарной машины. Мне казалось также необходимым добиться признания неправильности муссирования во всей нашей печати точки зрения, будто бы бесчеловечные жестокости, попрание всякой гуманности, вероломство и варварство, разрушение и нарушение всех достижений культуры не присущи самой войне, не её фактическое содержание, а только допущенные немцами «зверства». Я рассказывал о польских и немецких деревнях, о школах и других общественных зданиях, разрушенных артиллерией, о сжигании складов продовольствия и жилых домов, о дорогах, по которым тянутся толпы изгоняемых («эвакуированных») из прифронтовой полосы женщин, детей, стариков, о насильственном (и неизбежном) отнятии скота и продовольствия утомлёнными и голодными солдатами, об установке тяжёлой нашей артиллерии часто в непосредственном соседстве с развёрнутыми госпиталями и т. д. Неизбежный ответный обстрел артиллерийских позиций противником изображается тогда не как обычное проявление сущности войны, а как «нарушение» якобы существующих её правил и необычное зверство. А все приёмы допросов захваченных «языков»! Война срывает всякий покров приобретённой и с таким трудом воспитанной культуры и гуманности и обнажает звериные нравы вышедшего из привилегированных сословий офицерства и даже врачей. Я рассказывал о повседневном привычном «мордобое» офицерами нижних чинов. Нужно всю силу просветительного воздействия литературы направить против самой войны, как той формы варварства, которая абсолютно несовместима с существующим уровнем народного сознания и культуры.

Все мои доводы по этому пункту, невзирая на признаваемую собеседниками полную верность и глубокую искренность моих наблюдений, не находили у названных выше моих собеседников никакого отклика. Они отклонялись простым замечанием: «Это вопросы не практической политики». Другой мой вывод был — о недостаточности и непригодности военно-бюрократических медицинских учреждений для санитарного и врачебного обслуживания и самой армии, и прифронтовых полос с эвакуированным населением, с массами беженцев, и потому о необходимости неотложно и спешно организовывать соответственные общественные учреждения, оснащённые современными техническими средствами и методами общественно-санитарной работы. Этот вывод не встречал возражений, и потому признавалось вполне своевременным сосредоточивать внимание на этой проблеме в журналах «Земское дело» и «Городское дело», а также в газетах и кругах Государственной думы.

С оставшимися на фронте моими сотрудниками и сослуживцами, а в особенности с моим денщиком, который был для меня самым дорогим товарищем и другом, поддерживались у меня отношения путём переписки. Они ожидали скорого моего возвращения, но дело повернулось по-иному.