Рене Претр - Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

— Что будем делать, если отключение на весь день? В реанимацию?

— Это невозможно, ее уже подключили к аппарату.

Пока мы обдумывали все пути выхода из ситуации без потерь, все озарилось светом. Сразу. Как по нажатию кнопки. Сначала свет, потом звук. Словно цепочки петард, которые мы пускали в детстве, с легким треском один за другим заработали все приборы — респиратор, аппарат искусственного кровообращения, мониторы. Вернулся фоновый шум, наши лица, окружающая обстановка. Вся жизнь операционной, ее очертания и краски.

У ребенка снова появилась электрокардиограмма, пульс, артериальное давление — в общем, все обнадеживающие признаки жизни. Косвенные признаки, которые снова видны на экранах мониторов.

— Наконец-то! Сколько времени длилось отключение?

— Около четырех минут.

Четыре минуты, которые тянулись для нас как десять.

Доминик снова подключила ребенка к автоматическому респиратору и настроила глубину наркоза. Сердце все еще осуществляло кровообращение, а легкие — насыщение кислородом. Аппарат работал вхолостую. Еще несколько секунд. Барбара рылась на столике с инструментами, ища канюлю, которую хотела мне передать. Ко мне еще не вернулась свобода действий: я пока не перестроился на операционную программу.

И свет опять отключили.

Снова весь мир как будто рухнул. Свет, звук, наши приборы. Снова полная темнота и тишина, как в пещере. Снова те же рефлексы, те же маневры в борьбе за выживание, то же подручное освещение. То же беспокойство. Сколько времени продлится отключение на этот раз? Мои пальцы снова на сердце и на аорте девочки.

Через две минуты весь наш «корабль» вздрогнул, загудел и тронулся. Свет и звуки снова вернулись.

Канюля Барбары снова зависла в воздухе около моей руки. Но я отвел ее в сторону. Я уже не понимал, что делать дальше. Я не решался выводить кровь ребенка в наш аппарат и останавливать ее сердце. Ведь отключение электричества в этот момент будет равно остановке кровообращения — остановке сердца. Конечно, мы могли бы вручную привести аппарат в действие, но без данных о давлении и оксигенации крови, риск повредить мозг будет большим, слишком большим. И потом, а если это продлится несколько часов…

Я повернулся к Доминик. Она все еще была потрясена двумя затемнениями, с которыми пришлось справляться. Ее взгляд воплощал тревогу и осуждение. В операционной глаза, без остального лица, обрамленные шапочкой и маской, излучали двойной блеск. «If eyes could kill, I’d be dead» [47] «Если бы взгляд мог убивать, я был бы мертв». — Прим. авт. — только здесь, в нашем логове, это выражение всплыло в моей голове, когда некоторые мрачные взгляды встречались с моим. Как сейчас у Доминик.

Я на секунду отвел глаза. Когда я снова поднял голову, ее взгляд был уже не таким мрачным и суровым. Она знала, что меня ей не в чем упрекать. Никто не решался что-то сделать, сказать, подумать — и, наконец, я произнес:

— До, мне страшно.

— Мне тоже.

Даже монитор и респиратор, два последних прибора, еще споривших с этой остановкой времени, подавали сигналы как будто приглушенно.

— Откровенно говоря, мы не можем продолжать эту операцию.

— Ты прав. Не можем.

Я отступил на шаг и задумался об отступлении. Вынуть артериальную канюлю, закрыть разрез, ничего не сделав. Сердце сильное, но оно будет и дальше работать впустую. А здесь постепенно стала вырисовываться другая проблема. Ведь мы предоставим эту хрупкую малышку ее судьбе. При этом мы ее еще и ослабили наркозом и разрезом. И легкие испытывают перегрузки. И такому изможденному ребенку придется кашлять, несмотря на боль, чтобы поддерживать альвеолы легких чистыми.

— Как думаешь, тебе удастся ее разбудить и экстубировать?

— Ох, Рене! В этом я совсем не уверена. Она на пределе. Она же «выпала из гнезда».

«Выпала из гнезда»! Так мы говорим про еще не оперившихся птенцов, упавших на землю, у которых не хватит сил взлететь, даже если их подбросить в воздух, потому что они не успели обрасти перьями. И потом, даже если Доминик удастся ее разбудить, вернуть в гнездо, что будет с ней дальше? По нашим вчерашним оценкам, ей оставалось жить всего несколько недель.

Я вздохнул и обернулся. Аппарат искусственного кровообращения продолжал работать сам по себе в ожидании наших канюль, его контур был наполнен кровью. Пришлось влить в него флакон крови, чтобы не слишком сильно разжижать анемичную кровь нашего птенца. Кровь эта драгоценна. Повсюду в мире. А здесь особенно — потому что здесь не хватает всего. Наконец, еще есть другие дети, которые ждут свою операцию. Мы не можем бесконечно отказывать им. Даже если их прогнозы более благоприятны, у них не будет другой возможности прооперироваться. Я уже не слышал даже монитора и респиратора. Уши наполнил глухой гул.