Владимир Лебедев - Достоевский над бездной безумия

Однако правильность установки на максимальное понимание переживаний другого человека, выработанная Алешей в инциденте со Снегиревым, не защишает от ошибки при попытке помочь больному совестью брату Ивану после убийства отца. Он аналогично психологически проигрывает, говоря проникновенно тому: «Убил отца не ты... Ты обвинил себя и признавался себе, что убийца никто как ты... Меня Бог послал тебе это сказать... Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты!» (15; 40).

Казалось бы, Алеша сказал самое убедительное, чтобы разрядить эмоциональную напряженность, заставить брата поверить себе. При этом он как бы в себе ощущал присутствие Бога, так как говорил: «как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению» (15; 40).

Однако реакция противоположна той, которая ожидалась. Нарушился контакт братьев, углубилось психическое расстройство Ивана.

Можно, конечно, объяснить это с медицинских позиций тем, что Иван находится в той стадии психоза, когда психотерапевтическое воздействие противопоказано, а с религиозно-богословских – тем, что в душе Алеши господствовал Бог (добро), а атеистической душой Ивана овладел черт (зло). Но оба эти варианта объяснения формальны.

Достоевский, как великий реалист, очертил ряд психотерапевтических принципов, исходя из которых вытекает следующее объяснение. Основываясь на божественном происхождении своей убежденности в невиновности Ивана, Алеша не учел коренных отношений Ивана к Богу (противопоставил свою религиозность атеизму Ивана). Столкновение остро протекающих галлюцинаторно-бредовых переживаний с неприемлемой для Ивана верой Алеши провоцирует угрожающие образы. Иван «исступленно» спрашивает Алешу: «Ты был у меня!.. Ты был у меня ночью, когда он приходил... Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!» (15; 40).

Алеша оказался менее проницателен, чем его наставник Зосима, который при относительном психическом здоровье Ивана заподозрил – не несчастен ли он? Та к на своих ошибках, просчетах учится Алеша в миру искусству целителя человеческих душ.

Не только как владеющий животворным словом психотерапевт, но и как достаточно опытный педагог предстает в окружении мальчиков Алеша после развязки трагических событий романа.

После похорон Илюшечки все молча остановились у большого камня, тесно связанного с его небольшой, но трудной жизнью. И тут Алеша обратился с речью к мальчикам, как это часто у Достоевского бывает «вдруг». Но перед этим «вдруг» были похороны, трагедия расставания отца с сыном, детский спор на религиозно-атеистические темы, как бы оставивший в прошлом воспоминания об Илюшечке. И в этот критический момент Алеша, увидев милые, светлые лица Илюшечкиных товарищей, вдруг сказал им: «Господа, мне хотелось бы вам сказать здесь, на этом самом месте одно слово» (15; 194).

Обращаясь к мальчикам, в которых ему видится будущее обновление, нравственное оздоровление России, Алеша выделяет важную педагогико-психотерапевтическую мысль: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание и особенно вынесенное еще из детства... Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек... И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение» (15; 195).

В своеобразии эмоциональной заряженности этих слов сближены понятия «воспитание» и «здоровье» в едином медико-педагогическом, общечеловеческом подходе к пониманию всеобщего счастья, идеала. Эта идея Достоевского воплощена в системе восстановления психического здоровья В. Н. Мясищева, считавшего, что психотерапия как система воздействия на психику человека «представляет пограничную зону, в которой сочетается лечение, восстановление и воспитание человека».

К искусству овладения словом Алешу приводят его впечатления от речей прокурора и защитника во время суда. Их речи, несмотря на ложность посылок, были талантливы по форме, воздействуя на психику присутствующих. Что касается прокурора, «впечатление, произведенное им, было чрезвычайное» (15; 150), а после речи защитника «женщины плакали, плакали и многие из мужчин, даже два сановника пролили слезы» (15; 173).