Михаил Супотницкий - Очерки истории чумы (фрагменты)

Довольно скоро была взломана крыша, но когда мы все (я и М.А.) туда поднялись по подставленной снаружи лестнице, то увидели, что отверстие было мало; санитары сразу наткнулись на труп, видимо, испугались и раньше времени бросили работу. Мне с санитаром летучего отряда (ныне тоже покойным, заболевшим через 4 дня; не здесь ли заразился?) пришлось руками отламывать доски. Когда мы расширили отверстие — нужно было спускать труп. Как-то случилось, что М.А. оказалась в этот момент впереди меня и помогала санитару обвязывать труп веревкой. Потом стали спускать труп. Я с санитаром держал веревку, а М.А. багром сталкивала его с покатой крыши. Затем я с санитаром залез во внутрь чердака, уговорив М.А. не следовать за мною. Картина представилась ужасная: прямо против отверстия лежал еще труп, влево в углу — другой. Один больной посреди чердака был уже в предсмертных судорогах, другой, — в самом углу направо, сидел и, обвертывал для чего-то свою ногу одеялом, потом снова развертывал, очевидно, в бреду. Следующие трупы вытаскивал отсюда я с санитаром вдвоем, что заняло, вероятно, минут 20; за это время первый больной уже умер, а второй — спустился по лестнице во внутрь фанзы.

Спустив и этот четвертый труп, мы все слезли вниз, самая опасная работа, стоившая жизни двум из нас троих, М.А. Лебедевой и Воронину, была сделана».

По возвращении с Базарной улицы доктор Лебедева проводила время вместе с доктором Б.М. Паллон (жили они в одной квартире, состоящей из двух комнат). Вечером она была на заседании совещания врачей Противочумной организации, на котором сделала сообщение об обнаруженном ею на Базарной улице чумном очаге и принимала живое участие в прениях по вопросу о сжигании трупов.

Беатрисса Михайловна Паллон так описывала последние дни Марии Александровны: «11 января мы в час ночи вернулись с заседания и врачей в Городском совете, и немедленно легли спать. М.А. тогда уже жаловалась на усталость. Но все же на другое утро она встала в 5 часов, чтобы отправиться на облаву. Помню еще живо, как она поспешно оделась в ту одежду, в которой она была в роковой для нее фанзе № 242. Одежда не была дезинфицирована, стоя выпила стакан чаю и выбежала из комнаты. Вернулась она с облавы в 10 часов утра, переоделась и снова отправилась на участок. В 2 часа мы вместе обедали. За обедом, да и утром, мне бросилось в глаза, что М.А. была, как будто бы немного возбуждена. Лицо было красное, движения порывисты и держала себя она как будто бы настороже; точно такое же состояние я заметила еще накануне, но особенного значения этому не придавала, объясняя ее возбуждение напряженной работой, покашливала же она и раньше. Вероятно, она сама уже и раньше подозревала заражение, потому что зорко следила за собой. Несколько раз в этот день она себе мерила температуру, и когда температура после обеда оказалась повышенной, то сторонилась нас всех; меня под разными предлогами старалась удалить из комнаты. Следя за собой все время, она лихорадочно принялась за письменную работу, за которой и просидела вместе с И.В. Суворовым до 6 часов вечера, когда товарищи по работе убедили ее послать мокроту для бактериологического исследования. Затем Мария Александровна не желая, по-видимому, причинять излишних хлопот по отправлению ее в больницу, добилась того, чтобы ей разрешили сопровождать в чумной барак, в качестве дежурного врача, одного из больных с целью остаться там вместе с больным.

Когда ей в этом было отказано, она объявила, что едет в чумный пункт для вторичной прививки. Первая была сделана за 6 дней до заболевания в городской амбулатории. Только с трудом мне удалось уговорить М.А. обождать до следующего утра, обещая к ней не подходить и в этой комнате не ночевать. На это Мария Александровна согласилась».

Собравшиеся в дежурной комнате врачи Г.Г. Зеленко, Ф. Ульрих, Б.М. Паллон так и не решились объявить Марии Александровне о постигшей ее участи.

Вызвали Богуцкого. Когда он постучал в дверь ее комнаты, она стала убеждать его не входить, так как ей кажется, что у нее чума. На настойчивые повторные просьбы Богуцкого она открыла дверь. «Я никогда не испытывал столь тяжелого чувства, как теперь, когда я увидел перед собой близкого товарища, обреченного уже на смерть; мне хотелось успокоить, ободрить ее, но я не находил слов утешения и они показались мне чем-то слишком банальным; мы, по-видимому, поняли друг друга и первые минуты молчали», — написал он потом.

«Я знаю, вы пришли, значит, у меня найдена чума, я этого ждала». На мои убеждения сейчас же отправиться в больницу и подвергнуться лечению сывороткой, Мария Александровна спокойно заметила, что сыворотка ей не поможет, а теперь, по ее мнению, следует обратить серьезное внимание на других врачей, ведь все они могут заразиться и заразить один другого, некому будет тогда и работать. Надо разрешить семьям железнодорожных служащих выехать в Россию, а в их квартирах поселить медицинский персонал, предоставив каждому отдельную небольшую квартиру. В этих советах сказалась вся чудная, полная трогательной любви, кристаллически чистая душа Марии Александровны, она и в объятьях смерти меньше всего заботилась о себе; все ее мысли были заняты судьбой остающихся в живых товарищей и о дальнейшей борьбе с чумой; она тут же передала мне все материалы по обследованию своего участка с просьбой обратить внимания на важнейшие очаги. Затем Мария Александровна просила подойти к шкафу и указала, какие вещи принадлежат не ей, а Беатриссе Михайловне Паллон; в это время вошла, с целью попрощаться с М.А., доктор Паллон, но М.А. не позволила ей приблизиться к себе и попросила сейчас же удалиться; Беатрисса Михайловна с видимым огорчением ушла. При отправлении в больницу доктор Лебедева не пожелала, чтобы доктор Зеленко, провожая ее, сидел с ней рядом, а просила его ехать в отдельном экипаже или верхом». Прибыв в больницу, Лебедева отказалась от инъекции лечебной сыворотки и 14 января скончалась.