Валерий Земсков - Образ России в современном мире и другие сюжеты

Но слова Иванова об «огромном коллективном мозге», «едином соборном сердце», «торжестве человеческой громады» [111]столь очевидно опровергались реальными событиями, что уже трудно и решить, сколько искренности и сколько экстатического упрямства было в этой последней речи Иванова о Скрябине…

Оба пути дионисийства – путь Ницше, приведший к Сверхчеловеку, и путь Иванова – к Всечеловеку оказались разными путями в похожие тупики европейской культуры.

Речь пойдет о тех теоретико-методологических сложностях, с которыми сталкиваются историки и историки литературы, решающиеся выступить в жанре «Истории», максимальном в жанровой иерархии, и о тех неизбежных ловушках, которые им уготовил сегодняшний уровень научного самосознания. Исхожу из опыта историко-литературного, но современная теоретическая саморефлексия обнаружила у двух дисциплин много общих проблем на всех уровнях, и прежде всего в определении концептуальных оснований, реконструкции исторического процесса и его «замыкающего» контура.

В связи с этим крупномасштабным жанром, обнаруживающим и строем, и содержанием, и методами уровень и панораму общего гуманитарного знания, с неизбежностью вспоминаются такие многотомные монументальные сочинения «большого стиля» ушедшей эпохи, как «Всемирная история» [112]или «История всемирной литературы» [113]. «История всемирной литературы» сопровождалась на разных этапах начинавшимися и на разных этапах, вплоть до сегодняшнего дня, заканчивавшимися «партикулярными» «Историями», региональными, национальными. Последние из них, созданные в ИМЛИ РАН, – завершенные трехтомная «История швейцарской литературы» [114], «История литератур стран Латинской Америки» в пяти томах [115], шеститомная «История литературы США» [116], «История литературы Италии» (вышло три тома), двухтомная «История австрийской литературы XX века» (2009, 2010).

Все «большие системы» увековечивали себя в монументальных формах, что-то успевали завершить, что-то нет. Без заключительного, по плану, девятого тома – о XX в. (до конца Второй мировой войны, – периода, сегодня особенно конфликтного для исторического и историко-литературного знания) – осталась «История всемирной литературы». Наступившие изменения прервали работу над проектом.

В мою задачу не входит оценивать ее удачи и неудачи, скажу о другом: какие бы претензии ни предъявлять к недостроенной «Истории», она системна и своей особой системностью отражает другую, стоящую за ней систему со специфическим опытом истории научной мысли того периода.

Формационная теория, нивелировавшая возможные варианты развития, все более утрачивала свой объяснительный потенциал. И как только появлялись «зоны свободы» для научной мысли, не мог не возникнуть неотвратимый вопрос: как сочетать унифицированные «закономерности» и «универсалии» с великим культурным многообразием мира и его истории? Не случайно долгая и непростая дискуссия началась в отечественном востоковедении, обозначив разные уровни вечной коллизии «Запад – Восток». Основной пафос этой дискуссии, развивавшейся на протяжении 1970-х – начала 1980-х годов, при всем различии точек зрения состоял именно в том, как навести мосты, найти «средостения», которые позволят сочетать в единой схематике формационный и цивилизационный подходы. Что же касается литературы, истоки этой дискуссии уходят еще глубже, к 1960-м годам, когда выдающийся историк и знаток мировой культуры, востоковед академик Н. И. Конрад фактически возглавил разработку основной концепции «Истории мировой литературы». Он стремился вычленить соответствующие формационной схематике единые и «обязательные фазы истории культуры» [117]и, соответственно, «обязательные» для всей мировой литературы литературно-эстетические эпохи (Ренессанс, Просвещение и т. д.).

Из сказанного вытекает, что системность «Истории мировой культуры» с неизбежностью эклектична, другой она и быть не могла. В части о древнем периоде преобладает неэксплицированный цивилизационный подход, и здесь немало блистательных очерков. Затем изначально заложенная в «позвоночник» «Истории» формационная линейка направленного прогресса выправляет историю, вместе с тем все больше обнаруживается и универсалистская, а на деле уравнительно-нивелирующая сравнительность и типология, и все более на первый план выходит идеологический принцип. Сегодня новая история, новое тысячелетие так разворотили весь пейзаж истории XX в., что просто трудно вообразить, как сегодня читался бы несостоявшийся том. Но вернемся к исходному тезису: так или иначе мы находимся в рационально организованном пространстве.