Александр Еманов - Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем - Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.

Он упоминался в «Искусстве торговли» Франческо Пеголотти первой половины XIV в., в главе, посвященной состоянию рынка Кафы [329], в нотариальных актах 1371, 1381–1382 гг. [330], в деловых письмах. В частности, небезызвестный Николетто Гатта обнаруживал не только умение отличать разные сорта меха белки, куницы и лисы, но еще и знакомство с литературой: он назвал 100 лисьих шкур, поступивших, несомненно, из Руси, не иначе, как “bolpe de Rens” [331], то есть «Лис Ренар», не без аллюзии на эпический персонаж.

Лиса, с примечательным определением – «русская», что связано с указанием на рыжий, почти красный цвет меха, была названа в таможенных регламентациях Мехмеда 11(1451–1481) как товар, поступавший морем в Босфорскую столицу [332]. Упоминалась она и в генуэзских документах конца XV в. [333]

Известным спросом пользовался мех рыси за его пятнистую красивую окраску. Это животное со времен Плиния сравнивалось с волком и в средневековых документах называлось "lupus cervierus” [334]. Ему приписывались магические качества: считалось, что рысь обладала способностью видеть сквозь стены, а моча рыси затвердевала и превращалась в драгоценный камень «лигуриус» [335]. Промышлялась рысь в лесной зоне Руси и отчасти на Кавказе [336]. Ее мех встречался на торговых площадях Кафы, как утверждается в книге Пеголотти [337]. Он же упоминался в документах Константинопольской таможни [338]. Рысьи «черева» вывозились в Заморье и Турцию [339]. В самой Кафе продавались верхние одежды, подбитые мехом рыси [340].

Некоторое экспортное значение имел заячий мех. В частности, Бернардо де Манцодео отправлял в 40-е гг. XIV в. из Кафы на Кипр верхнюю одежду из заячьих спинок и брюшек [341].

Кроме того, встречались единичные упоминания сурка, ягненка и даже волка , но только в первом случае в связи с дальней торговлей в Средиземноморье [342], в других же случаях в связи с бытованием в городской повседневной жизни [343].

Есть совершенно экзотическое упоминание шкуры белого медведя , «царя полярных стран», доставленной в Египет [344]. Промысел на белого медведя велся на островах Северного Ледовитого океана, чаще всего, на островах Карского моря, расположенных рядом с Ямалом и Таймыром.

Наконец, частные акты приводили достаточно неопределенные термины, обозначавшие пушнину разного качества и разного уровня обработки: “pelles” – кожи с шерстью; “pennes” – куски кожи с поднятым мехом, грунтованные и аппретированные; “forratura” — шерсть; “pelliparia” — выделанные пушные шкурки; “pellicia” – готовый к использованию мех, нередко обозначение и самого мехового изделия [345].

Кафа как крупнейший рынок мехов, посредничавший между Севером и Югом, была одновременно средоточием сложной деятельности по оценке и сортировке пушнины, ее выделке и доработке и, в конечном счете, по производству скорняжных изделий. К этой деятельности имели отношение сообщества кафских скорняков (pelliparii), наиболее многочисленных и активных в городе, а также портных (guarnerii), шивших пальто и плащи на меховой подбивке (guarnacia, varnacia). Поэтому обозначение «мех Кафы» было не столько указанием места вывоза, сколько результатом определенного тарифицирования после известной скорняжной доработки, что должно было сопровождаться приложением клейма кафских меховщиков- сансеров.

Торговля мехами давала невиданные прибыли, не сопоставимые с доходами от левантийской торговли. При ничтожной цене пушнины на рынке Кафы, когда горностаевая шкурка стоила 5–6 аспров, а дюжина белок – 12 аспров, вывоз в стоимостном выражении достигал десятков миллионов, превращаясь в миллиарды на рынке Генуи. И Лигурийская республика с ее сверх-банком Сан Джорджо не случайно опережала прочие города Европы по темпам накопления капитала [346]. Профессор Субхи Лабиб [347]прав, говоря, что Генуя лишилась половины своего громадного флота, чтобы добиться доминирующего положения в вывозе русских мехов из Кафы во все части Средиземноморского мира.

Однако роскошные «сапфировые» меха были далеко не единственным северным товаром, имевшим значение в дальней торговле с Югом. Воображение южан, привыкших ко многим диковинам, поражали присылавшиеся порой живые звери и птицы.

Особенно ценились красные кречеты и белые соколы , составлявшие утеху аристократии. Сложилось особое искусство соколиной охоты, которому посвящались ученые трактаты, как например, трактат сицилийского короля и императора Фридриха II Гогенштауфена (1212–1250) [348]. Ему посвящались произведения восточных поэтов и художников. Возникли особые школы сокольничих. Но мало кто знает, что предмет глубокомысленной рефлексии интеллектуалов и развлечений знати имел северное происхождение. Сокол не случайно ассоциировался с символикой северного и южного ветров, первого – губительного, как вторжение дьявола, второго – живительного, как благоволения Бога. Он и был посланцем Севера, которому южный воздух дал новую жизнь [349].