Array Сборник - Изумленное пространство. Размышления о творчестве Эдуарда Штейнберга

Идеографический язык картин (экранов) художника Штейнберга вновь напоминает сказанное в свое время Шопенгауэром, что художники и поэты являются большими философами, нежели университетская профессура. Картины Штейнберга несут на своих экранах символы Вечного Бытия, припоминаемые в символо-творчестве творческих состояний, они метафизичны. Как же быть с «эстетикой»? Вновь неукоснительно встает вопрос о понимании термина «эстетика». Если эстетика есть красотолюбие, то эстетика кардинально связывается с мудролюбием, с философией. Ибо красота и мудрость в Нетварном Свете нераздельны. Свет есть красота, Свет есть и истина. Исихастские тексты собраны в сборники «Красотолюбие», святые являются эстетами в точном смысле слова, ибо любят красоту Лика Христова и красоту Нетварного Света. Они же являются и философами в точном смысле слова, ибо София явлена как церковь в Теле Христовом. Онтологическое понимание созерцания красоты было присуще древним. Работы Штейнберга эстетичны, ибо метафизичны, а не просто потому, что они «красивы». Они красивы потому, что выражают в символах прикосновение к красоте, они красивы потому, что мудры. Ибо картины идеографического уровня находятся в сопряжениях не горизонталей или вертикалей холста, но в динамике порождаемого и моделирующего припоминания: его картины представляются порождающими символическими моделями, построенными в энергичных связях не так сказать «срисовочно-натюрмортного уровня».

Пространственно-временные координаты наблюдателя холста и художника, когда он записывал холст, не совпадают и не могут совпасть, если наблюдатель хочет видеть субъективно, ожидая на холсте некую понятную композицию. Холст есть экран. Можно предположить наложение холстов Штейнберга «друг на друга», чтобы через оплотненные символы восходить к «идеям». Картинный «поток» работ Штейнберга невозможно наблюдать «линейно», ибо он символо-творчески пишет одну и ту же картину. Все его картины суть одна картина, поэтому в гипотетическом и невероятном наложении холстов «стопкой» при сохранении светопространства и «уничтожении» холстозатемнения можно было бы увидеть «символы» идей, идеи «очерченные», парящие в невесомости вневременного Света. Картины Штейнберга прозрачны, словно запись стеклянных витражей. Даже в анализе одного холста при спокойном и достаточно долгом (в принципе столь же долгом, как и записывание холста художником), а не мимолетном, уходит холст и выходит свет и парящие в свете символы: «сфера», «куб», «пирамида», «горизонталь», «птица», «крест», «вертикаль». Парение этих знаков подобно мышлению, оформляемому говорением, где отвлеченные понятия-слова парят в сознании. Порождающая языковая модель, язык как символо-творчество, ибо язык связан с сознанием, а сознание с памятью, с припоминанием, – это философское постижение явлено в картине художника. Его картины есть идеографический язык, где «язык» вмещается «орудием» сознания как припоминания в символо-творчестве. И это есть закон, который может действовать на самых различных уровнях «вещественных» материализаций, ибо: Премудрость есть символо-творчество Божие; Вселенная есть символо-творчество Художнической Премудрости и Творца; художество-философия есть символо-творчество осознавания Премудрости и вселенной и т. д. Можно писать «импрессионистический» пейзаж как видимый символ, можно писать идеографический пейзаж как оплотнение невидимых идей. Картина нечто говорит, являет себя со-беседником созерцающему картину, поэтому восприятие творческой продукции диалогично: символ как закономерность предлагает себя для вмещения сознанию наблюдателя. Зрение холстов есть зрительское творчество, оно требует усилий, требует сосредоточения, внимания, то есть волевого удержания, сознания на созерцаемом объекте при максимальном отвлечении сознания от других объектов, требует бодренности и славного расположения духа. Холсты бессмысленно просматривать «мельком», «жирновато» и «лениво», затея эта бессмысленна вообще и при смотрении холстов Штейнберга в частности. Можно и нужно уставать при разглядывании его работ, ибо тернистый путь познания всегда был призванием достойным, а не паразитирующая лень. Говоря обо всем этом, я настаиваю не столько на том, что унизительно «окрадывать» мастера, труждавшегося дни и месяцы, своим мелькающим смотрением, сколько на чудовищности окрадывания самого себя при лениво-жирном, «буржуазном» смотрении. Леность к другому и сосредоточенность на «самости» характеризует эмпирическое состояние человека, и эта леность несет болезнь «видя не видеть» (ибо смотрит только на себя) и «слыша не слышать» (ибо слушает только собственные построения). «Ячность», «субъективизм» и есть бескультурие, восходящее к прерыву традиции, строящейся на определенном культе, восходящей и к закрытию дверей «узкого входа», и в Культуру с Большой Буквы, именно в покой Божий. Уничтожение «самолюбия», этого черного корневища семи «классических» страстей, было аскетическим художеством для становления образованным по образу Христа; уничтожение субъективности и «пересудности», восстановление традиционного подхода ко всем фактам-символам бытия необходимо как «аскетическое» усилие и зрителю.