Лада Панова - Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

Подтекст был отмечен в [Видгоф 2010: 23–24; Григорьев 2006: 436].

В [Poliak 1995: 54] безудержность комментируется с привлечением заметки Надежды Мандельштам «Две стороны одного процесса»: «Мандельштам утверждает, что “ни одного словечка он (Данте) не привнесет от себя…”… Из приведенной цитаты следует, что в поэтическом труде немыслим никакой произвол, ни выдумка, ни фантазия. Все эти понятия Мандельштам относил к отрицательному ряду: “Данте и фантазия – да ведь это несовместимо! Стыдитесь, французские романтики… оболгавшие Алигьери”. Мандельштам всегда так говорил о фантазии, будто в самом этом слове заключены эпитеты “разнузданный” и “безудержный”, и полностью отрицал ее роль в созидательном процессе» [Мандельштам Н. 2006: 213]. К сожалению, из этой заметки не понятно, в чей словарь – Осипа? Надежды? обоих? – входило прилагательное безудержный. Если Осипа, то тогда безудержность попадает в ряд слов песок и пустыня, имплицирующих отрицательные коннотации вокруг Хлебникова как создателя нового – нумерологического – направления письма.

Ср. в этой связи одно из последних стихотворений, написанных (точнее, недописанных) Хлебниковым, где между Богом и дующим ветром находится промежуточное звено – юродивый (к юродивому обращаются на Святче Божий), ср. «Святче Божий» (1923): Святче божий! / Старец, бородой сед! / <���…> / И ветер, волнуя бороду, / Мешал идти [ХлСП, 3: 309].

Пощечины ветер раздает и в «Море» (цитату см. выше).

Согласно комментариям Григорьева и Парниса в [ХлТ: 674].

О последней см. наблюдение современника: «Говорил Хлебников настолько особенно, что хотелось его передразнить… Голосом походил на скопца или заводную куклу – и это тем более, что его речения распределялись во времени как бы периодически, по зазубринам завода. Такой прерывистой горячей скороговоркой разговаривал инженер Кириллов в “Бесах” Достоевского… “Это вы вовсе не имеете права, я вовсе не статью. Я не стану глупостей. Я вас конфиденциально просил, совсем нечаянно. Тут не статья вовсе, я не публикую, а вы не имеете права…”» [Перцов 1927: 80].

В «Утре акмеизма» говорится также о «трех измерениях», аналогом которых в “Скажи мне…” является чертежник и линии , и прекрасной поэтической теме А = А. Этот арсенал средств перекликается – конечно, из сегодняшнего «далека» – с теми уравнениями и вычислениями, которыми был занят Хлебников. Еще там говорится о символе, который не должен отравлять акмеистическую практику. В нашем восьмистишии Мандельштам, давно преодолевший узкоакмеистические рамки и вернувшийся к символу, делает ставку именно на него.

Сходным образом хотелось бы проинтерпретировать и опыт. Творческими коннотациями он наделен в стихотворениях «Фантазии недремлющей моей…» (1855) Н. А. Некрасова, ср.:

и «Η. М. Языкову» (1834) Д. П. Ознобишина,

В последнем стихотворении, как и в «Скажи мне…», наряду с опытом также имеются обращение к другому поэту и геометризованное описание творчества – через слова циркуль и измеренья. Проблема привлечения этих текстов к анализу «Скажи мне…» состоит в том, что стихотворения Некрасова и Ознобишина впервые были опубликованы только в 1934 году, тогда как мандельштамовское восьмистишие было создано в ноябре 1933-го, а записано в начале 1934-го.

Глава основана на [Панова 2014 b].

Ныне принятая датировка, см. [Russell 2000: 3; Замятин 2011: 502–503].

См. [Замятин 2011]. Далее роман «Мы» и некоторые относящиеся к нему документы цитируются по этому изданию с указанием страниц в квадратных скобках.

[Тынянов 19 77а (1924): 156–157].

Ср. «[М]ир, в который попали герои Замятина, не столько… мир неудачного социализма, сколько… мир, построенный по замятинскому методу»;

«Весь быт… представляет из себя развитие слова “проинтегрировать”»;

«[В]ся вещь совершенно неудачна и является… указанием, что в своей старой манере Замятин достиг потолка» [Шкловский 1990 b (1927): 258–259].