Глеб Морев - Осип Мандельштам - Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

К моменту возвращения Мандельштама в Москву в конце мая 1937 года ситуация усугублялась вакханалией политического террора, начавшейся во второй половине 1936 года. Стратегия максимально широкого писательского объединения в рамках ССП, доминировавшая при создании Союза, сменилась на противоположную – насаждение атмосферы тотальной подозрительности и истерическое обнаружение все новых «врагов народа» вели к идее необходимости чистки писателей. «Литературная газета» сообщала с заседания президиума ССП:

Мы плохо знали членов Союза и тем самым дали возможность классовому врагу проникнуть в наши ряды, дали ему возможность творить гнуснейшие дела, прикрываясь званием советского писателя. <���…> Нужно добиться стопроцентного оздоровления писательской организации [605].

Посетивший за месяц до возвращения Мандельштама трехдневное собрание драматургов в ССП А.К. Гладков записывал в дневнике:

Я слушал и смотрел на все это с жадным интересом, словно присутствовал на заседании Конвента в день падения Робеспьера. Масштаб, конечно, иной, но и тут тоже не игрушки, и тут пахнет кровью, и тут кончаются судьбы, а может быть и чьи-то жизни [606].

В этих, с каждым месяцем эскалирующих, условиях стремление Мандельштама с его политически неблагонадежным прошлым к инкорпорации в Союз было бесперспективным. Ответственный секретарь ССП Ставский, к которому Мандельштам настойчиво адресовался с просьбами о материальной помощи и с книгой новых стихов, был с головой погружен в борьбу за свое физическое выживание в обстановке чреватых арестом политических доносов и подсиживания со стороны различных писательских групп [607]. Проблема Мандельштама осложнялась для Ставского его косвенной личной заинтересованностью в жилплощади Мандельштамов, куда в марте 1936 года – по просьбе Ставского и с разрешения Н.Я. Мандельштам – был временно поселен его знакомый, писатель Н. Костарев. Весной 1937 года Костарев в нарушение договоренностей и без ведома хозяев прописался в квартире Мандельштамов.

Судя по цитировавшейся нами записи в дневнике Ставского от 29 октября 1937 года, осенью он планировал ознакомиться с рукописью Мандельштама. Однако еще 29 января 1938 года в письме Б.С. Кузину Н.Я. Мандельштам жалуется: «Теперешнее руководство Союза (Ставский, Вишневский) было крайне медлительно и до сих пор не успело прочесть книги стихов (в рукописи), которую всеми силами выдвигала писательская общественность» [608]. Дело двинулось после 2 марта, когда правление Литфонда СССР постановило:

Во изменение решения Правления Литфонда от 20.II.38 г. предоставить О.Э. Мандельштаму и его жене две путевки в санаторий «Саматиха» сроком на 2 м-ца за счет Литфонда и выдать единовременное пособие в сумме 300 руб. Просить Секретариат ССП решить вопрос о Мандельштаме О.Э. в полном объеме [609].

Выписка из постановления Литфонда важна появляющейся в ней формулой «решить вопрос о Мандельштаме О.Э.», которая затем будет несколько раз повторена Ставским в письме Ежову На языке советской бюрократии это означало, что выдача со стороны Литфонда СССР денег лицу, не являющемуся членом ССП, не может считаться рядовой практикой и должна быть или узаконена принятием Мандельштама в ряды ССП или окончательным снятием его «вопроса» с повестки будущей работы Литфонда [610]. Первое, как уже говорилось, было невозможно по политическим причинам. Однако традиционная для руководства ССП тактика уклонения от «решения вопроса» о Мандельштаме входила здесь в противоречие с уже предпринятыми Литфондом конкретными шагами, связанными с вопросами бюджета. 16 марта Ставский обращается к Ежову, ссылаясь на выдачу Литфондом ссуды и делая особый акцент на (отмеченной и в письме Н.Я. Мандельштам Кузину) энергии, с которой выступают в поддержку Мандельштама некоторые члены ССП. Внутренняя рецензия Павленко, на которую Ставский ссылается в качестве подтверждения своего тезиса о том, что новые стихи Мандельштама «особой ценности не представляют», не отрицая их советского характера, предсказуемо подчеркивает неактуальность в текущей общественно-политической ситуации профессионализма Мандельштама («мастерства») и невозможность его использовать в советской литературе. Собственно, смысл письма Ставского сводится не к самому Мандельштаму (которому он не предъявляет никаких новых обвинений), но к тому, что его фигура «объективно» становится ненужным раздражителем для части писательского сообщества, провоцируя ее на «острое» и «нервное» обсуждение его положения.