Глеб Морев - Осип Мандельштам - Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

К моменту написания письма Шкловскому и особенно к концу 1925 года, когда покончил жизнь самоубийством Есенин, Эйхенбаум пессимистичен – смерть Есенина воспринимается им как поступок, биографический «ответ» на социальные обстоятельства, тогда же описанные в дневнике Эйхенбаума с помощью автополемической формулы (отсылающей к названию статьи в «Русском современнике») – «Нет литературы и никому она не нужна» [294].

В посвященных самоубийству Есенина и его «литературной личности» устных выступлениях [295]Эйхенбаум с предельно возможной в советских цензурных условиях откровенностью вслед за Шкловским описывает положение русской литературы через отрицание ее «полноценности», прежде всего, моральной:

Современная русская литература, – говорил Эйхенбаум 10 января 1927 года на вечере памяти Есенина в Ленинграде, – почти целиком – явление не столько литературное, сколько литературно-бытовое. В центре нашей сегодняшней литературной жизни стоят вопросы не столько литературного порядка, сколько порядка общественного и морального – таков, по крайней мере, характер и наших литературных группировок, и нашей литературной борьбы. До самой литературы нам еще далеко – мы заняты сейчас примитивным делом организации литературного труда, упорядочения литературных отношений: повышением не столько качества продукции, сколько морального авторитета того, что называется литературой. Ведь за последние годы она пала именно морально – став отчасти особым и далеко не почетным видом службы по ведомству Наркомпроса, отчасти – обслуживанием рынка по заказу издателей. Напрасно говорят о литературной «профессии» и называют ее в некотором смысле «свободной» – писатель сейчас не профессионал и не свободный художник, а чернорабочий, ищущий себе места в жизни [296].

У нас нет свидетельств какой-либо синхронной реакции Мандельштама на это, казалось бы, прямо касающееся его [297]выступление Эйхенбаума. Е.А. Тоддес справедливо отмечает, что в этот период в своей попытке «синтеза элементов „старого” и „нового” мира» Мандельштам был «радикальнее ОПОЯЗа», который «стремился сохранить дистанцию» [298]с советской современностью. Однако позднее – ив период «Четвертой прозы», когда поэт ощущает себя «чернорабочим слова», и особенно к кризисному 1933 году – настроения, так ярко проявившиеся в выступлениях и записях формалистов второй половины 1920-х годов, всецело овладевают Мандельштамом, предъявляющим тот же – моральный – счет и литературной, и политической системе.

Эти стихи Клюева, названные (с «националистической» пушкинской проекцией) «Клеветникам искусства», по воспоминаниям Ахматовой, Мандельштам читал ей наизусть во время их встречи в Ленинграде в конце февраля 1933 года [299]. Текст мог возникнуть в разговоре по ассоциации: Ахматова и Мандельштам говорили, как мы помним, о Данте – Клюев же упоминает Данте во фрагменте «Клеветников» с описанием Ахматовой («Ахматова – жасминный куст, ⁄ Обожженный асфальтом серым, ⁄ Тропу утратила ль к пещерам, ⁄ Где Данте шел и воздух густ»). Однако можно предположить, что повод для обращения к стихам Клюева со стороны Мандельштама был основательнее, нежели просто лестное упоминание его визави на встрече в Фонтанном Доме.

Позднейшие мемуарные записи Ахматовой, в которых это стихотворение Клюева названо «причиной гибели несчастного Николая Алексеевича» [300], задали ошибочную традицию восприятия этого текста, как одного из спровоцировавших арест поэта в 1934 году [301]. Между тем очевидно, что стихотворение Клюева «Клеветникам искусства» является документом того изменения политико-культурной ситуации, которое последовало за постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» 1932 года, ликвидировавшим РАПП и объявившим «объединительный» курс на создание «единого союза советских писателей» [302]. Пафос Клюева направлен здесь против тех отстраненных постановлением ЦК от руководства культурной политикой партийных критиков, чья непримиримость по отношению к «попутнической» литературе все эти годы («десять лет» – то есть приблизительно с 1922 года) мешала («застила крылом нетопыря») подлинной поэзии («песням», персонифицируемым у Клюева им самим, Сергеем Клычковым, Ахматовой и Павлом Васильевым) объединиться с советской действительностью («республикой желанной»), чьим недвусмысленным символом выступает в тексте красный флаг («знамя гордое, где плещется заря»). Именно в качестве манифеста нового этапа «перестройки» литературы эти стихи были предложены Клюевым в августе 1932 года к публикации в журнале «Новый мир» [303]и публично прочитаны им в ноябре на авторском вечере Васильева в Московском клубе художников [304].