Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Пророк Иеремия глаголет (10:2–3): «Так говорит Господь: не учитесь путям язычников и не страшитесь знамений небесных, которых язычники страшатся. Ибо уставы народов – пустота».

Рамбам (Маймонид) хоть и считает небесные тела орудиями Творца, но пишет, что если бы звезды определяли жизнь человека, то его добрые дела ничего бы не значили.

Как пишет известный каббалист и мистик Авраам ибн Эзра в комментарии к Торе: «Проверено, что у каждого народа есть своя звезда и созвездие… У народа же Израиля звезды нет, потому что Всевышний Сам принимает решения о судьбе его».

В Талмуде (трактат «Недарим» (32а)) приводится такой рассказ: «Авраам молил Святого, да будет он благословен: Владыка вселенной, мой слуга Элиэзер станет моим наследником». А Он ответил: «Нет, тебе унаследует твой прямой потомок». А он сказал: «Господи, я посмотрел на свое созвездие и увидел, что не удостоился родить сына». И ответил ему Владыка Мира: «Перестань смотреть на звезды, Израиль выше звезд. Ты смотришь на Цедек (Юпитер) на западе? Так я передвину его на восток! Как написано: «Кто поднял Цедек с востока переставит его ради него (Авраама)».

Ему вторит Маймонид:

«Указания звёзд – это тайные чудеса, через которые проявляются указания Торы, но евреи, исполняя законы Торы, выше звезд».

Мандельштам пытается убежать от еврейства в язычество «звезд». Но в перехлест ему доносится, словно пение дальнего колокола, эхо ветхозаветного обетования Аврааму: Умножу семя твое, как звезды небесные… и благословятся в семени твоем все народы земли (Бытие, 22–17,18)…

Есть у Мандельштама одно единственное тихотворение – «Люблю под сводами седыя тишины…» – , где он пытается примирить в своей душе два мира, еврейский и русский, примирить через сочувствие и любовь к обоим. Ключ к миру и гармонии в своей раздвоенной душе («двурушник я, с двойной душой») он находит в двух словах: несчастья и вера.

Тема единства в несчастье, изначально «встроенная» в еврейскую ипостась поэта, возникает и в русской его ипостаси перед Первой мировой войной («Россия, ты – на камне и крови – /Участвовать в твоей железной каре/Хоть тяжестью меня благослови»). Возникает вместе с пророческим, а затем и конкретным видением гибели Петербурга и принимается как судьба: «В Петрополе прозрачном мы умрем,/Где властвует над нами Прозерпина». В 1916‐ом, прозревая смерть Петрополя, он еще адепт «русской веры», спрятанной в московских соборах:

В 1921‐ом этот сумрак брошенных соборов отзоветсяоткликнется в «Люблю под сводами…» Но уже в стихах 17‐го года («Среди священников левитом молодым…», «Когда сгустится мрак над кончиком свечи, / Среди левитов тьмы останусь я в ночи») «русская вера» начинает мерцать, поглощаться туманом и налагаться на плывущие из тумана образы иудейства: он видит себя то левитом, то чуть ли ни последним московским патриархом Тихоном 533, а гибель Петербурга уподобляет гибели Иерусалима. С.С.Аверинцев пишет:

в мандельштамовской системе шифров обречéнный Петербург, именно в своѐм качестве имперской столицы, эквивалентен той Иудее, о которой сказано, что она, распяв Христа, «окаменела»: он связывается уже не с Римом, а со святым, богоотступническим и гибнущим Иерусалимом 534.

Не забудем, что Мандельштам считал иудейскую цивилизацию навсегда погибшей – это было «общее мнение», внушенное двухтысячелетней идеологической работой христианской церкви, и причина сей гибели тоже была очевидна: не приняли Христа.

То есть, в «христианских» стихах 1917 года Мандельштам видит революцию, как богоотступничество…

В 21–22, когда создавалось стихотворение «Люблю под сводами…», Петербург, и означаемая им цивилизация, уже рухнули, рухнула и вера. Это чудесным (поэтическим) образом сплетало русские и иудейские культурные корни поэта. Тем более что на том пятачке времени и места, на котором оказалась его жизнь, истории двух народов странным и многозначительным образом пересеклись и слились 535.

Из всех стихов Мандельштама это стихотворение самое христианское и самое иудейское, его можно поистине назвать иудео‐христианским. Мандельштам творит в нем чудо соединения, чудо единства вер, по крайней мере, в его собственной душе.