Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

В стихотворении «Большое яблоко» (из цикла «Звезды и полосы») вы сравнили ночной Манхэттен с «ярким матрасом», точнее – с американским флагом, разлинованным улицами, со звездами над городом. Имея в виду этот образ, в какой мере Нью-Йорк для вас – это Америка? Что это – сердце страны, ее мозг, душа?

Американцы любят свой флаг и гордятся им, но можно отнестись к нему и менее почтительно, сравнив его с полосатой матрасной тканью, – даже сожжение его охраняется здесь свободами и правами человека. И при том звезды и полосы – это эмблема Америки. В той же мере эмблематичен и Нью-Йорк. Даунтауны больших и средних городов, рассыпанных по разным штатам, – это по существу малые нью-йорки. А есть и не менее грандиозные, чем он сам, например Чикаго. Конечно, «Большое яблоко»» [190]имеет свои неповторимые особенности, которые так ценят его коренные жители, любящие повторять: «Нью-Йорк – еще не Америка», но все же основное свойство, мультиэтничность, дарит всем, кто туда приехал, восхитительное чувство всемирности.

Как петербуржец, что вы можете сказать о влияниях, оказываемых на поэта такими городами, как Петербург и Нью-Йорк? Была ли (или, может быть, есть до сих пор) в вашем восприятии Нью-Йорка некая петербургская «рамка» или «точка отсчета»?

На первый взгляд нет ничего более непохожего, чем эти два города – превалирующие стили совсем различны. Я вырос и прожил полжизни среди барочных и классических образцов архитектуры, которые я видел, выходя утром из дому, и эти пропорции вошли в мой вкус, в мое сознание и существо. Таврическая улица, сад, Потемкинский дворец, Смольный собор и институт были моими поэтическими наставниками, пусть я даже и бунтовал против их пропорций. Конечно, я старался не допускать строительного мусора новостроек и пригорода в свою стилистику. Одно время я изощрил свое восприятие настолько, что мог определить, в каком районе города жил какой-либо поэт, зная лишь тексты его стихов.

Родись я в Нью-Йорке, это было бы еще проще. Но угадывание петербургских ракурсов и уголков в Нью-Йорке – занятие бесплодное, этим проще заняться в Европе, в Амстердаме или Париже.

И все же дельта большой реки, заселенные берега и морская гавань роднят оба города.

Есть ли у Нью-Йорка свой миф? Какой он?

Это место прибытия иммигрантов, то есть авантюристов, людей смелых и энергичных (хотя бы потому, что они решились начать жизнь заново), точка схода их надежд и стремлений. Так что сказочный образ волшебных ворот, открывающих вход в новую жизнь, здесь неизбежен. Грандиозный вид вертикального города, созданного такими же, как ты, людьми, подтверждает этот образ, поддерживает мечту о счастье, успехе, богатстве. Конечно, это выглядит приблизительно и расхоже, но такова природа мифа.

Чем, на ваш взгляд, отличается петербургская эсхатология от нью-йоркской? И вообще насколько сопоставимы мифы этих двух городов в их литературном отражении?

Да, есть мрачные предсказания и даже практические поползновения относительно обоих городов. Петербург был лишен его столичного статуса и даже имени с приходом советской власти. Нью-Йорк был тоже «опущен» на нашей недавней памяти. О проблеме наводнений в Петербурге широко известно благодаря пушкинскому «Медному всаднику». Менее известно, что и Нью-Йорк подвержен затоплению в случае сильного ветра с океана и проливных дождей [191]. Это реальные угрозы, с которыми приходится иметь дело правительствам и самим горожанам. Но человеческая фантазия рисует мрачные сюжеты опустошения обоих городов: от заклятья царицы Авдотьи в отношении Петербурга до мультиков про мутантов, бродящих по развалинам Нью-Йорка после атомной катастрофы. Возможно, во многих умах бродит библейское сравнение великого города то с Вавилоном, то с Содомом.

Какой текст о Нью-Йорке на русском языке для вас наиболее важен? А не на русском?

Для меня таким текстом является стихотворение Анатолия Наймана «Вода Невы и Гудзона» – не только потому, что автор посвятил его мне, но еще из-за того, что он нашел связующее начало для этих двух городов, двух рек, даже двух островов – Васильевского и Манхэттена. Этой первоосновой был Амстердам, лежащий в замысле о каждом из них.

А на английском языке характерней всего для Нью-Йорка – это проза и кинофильмы Вуди Аллена. Можно еще добавить сюда рассказы О. Генри.

В другом стихотворении из вашего цикла «Звезды и полосы» («Полнота всего») город изображен в языковых терминах («этажи, сиречь – слова», «электронный мегаязык»), а человек – как «трепетный нейрон / с обрубленной мутовкою корней». Здесь, очевидно, речь идет об эмигрантском Нью-Йорке, то есть о городе людей с «обрубленными корнями» (биографическими, лингвистическими)? Нью-Йорк для вас – это воплощение Америки или скорее эмигрантской «бездомности», оторванности от корней?