Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

Гамбург, где находился Цоо-Камп, был разбит, город просто лежал в руинах. Это ведь порт. Так что, конечно, его бомбили, как и Киль. Но Цоо-Камп как бы уцелел, потому что били в первую очередь по большим постройкам. Лагерь Цоо-Камп был в самом центре Гамбурга. Это был балтийский лагерь. Там была тишина и покой, было очень спокойно. Русских там почти не было.

Было ли какое-то общение (сообщение) между людьми в разных лагерях?

Нет, не было. Приезжали какие-то артисты с концертами, какие-то люди, у которых были деньги, а так – нет. Вот я, например: ну куда я поеду? Да и как я могла поехать куда-либо без денег? Мы там фактически не работали. Надо было как-то выбираться оттуда, потому что для таких, как мы, не знавших ни языка, ничего, там не было абсолютно никакой будущности. Вольфганг Казак в свое время страшно удивился, что я не говорю по-немецки. Я ему ответила: «Вольфганг Германович, нас там языку не обучали». А местное население с нами дела фактически не имело. Даже я, когда ходила по всем этим бюргерским домам… Мне говорили, что надо делать, но ведь со мной никто не беседовал. Я уже понимала, что мне там не жить и что я должна оттуда каким-то образом уехать, поэтому и учить немецкий язык не хотела, не старалась. На каком-то ультрапримитивном уровне я, конечно, могла сказать три-четыре фразы, несколько слов. Мы там варились в собственном соку. У нас там было свое «государство».

А как и когда начались приготовления к переезду в Америку?

Когда прекратилась насильственная репатриация, к нам в лагеря стали приезжать комиссии. Мы проходили «скрининги». Это слово, которого раньше в нашем словаре не было, вошло в обиход. Боялись этих «скринингов» как огня. Касалось это в основном мужчин, так как комиссии выискивали коллаборантов. То есть сначала были созданы лагеря и названы «дипийскими», а уже потом начали выяснять, кто имеет, а кто не имеет право на статус «ди-пи». Например, фольскдойче не имели права на этот статус. Во время комиссий мужчинам иногда заглядывали под мышку, потому что эсэсовцы их метили: ставили какой-то штамп или знак где-то на руке. Некоторых заставляли раздеться. Подозреваемые в коллаборационизме не имели права на статус «ди-пи» и, соответственно, на эмиграцию. Так, в Германии застрял Кленовский, который панически боялся, что русские займут германскую территорию. А Сталин действительно сильно нажимал. Мы все боялись, что Сталин примется за Германию и захватит ее. Для многих это было очень опасно.

Эти комиссии были не только американские, а вообще союзные?

Где как. У нас это были англичане, в американской зоне – американцы, во французской – французы. Нам выдавали «аусвайсы» – такие карточки с именем, фамилией, годом рождения, фотографией и так далее. К сожалению, я свою выбросила – надо было сохранить. С ними мы и въехали в эту страну. Подобная карточка давала нам статус и право на эмиграцию. Но в эмиграцию не так легко было выбраться. Ведь война закончилась в 45-м, а большинство людей выехали между концом 49-го и 51-м годом. В 51-м почти все лагеря позакрывались. Вскоре их закрыли совершенно. Загвоздка была в том, что многие страны хотели получить дешевую, чуть ли не бесплатную рабочую силу. Альтруистов в то время было мало. Но была, например, Александра Львовна Толстая, через которую прошли очень многие русские. Она находила им и приют, и работу [81].

Еще была организация Church World Service. И мы приехали по линии именно этой организации, мы – это мой муж, я и наша трехлетняя дочка. Они дали нам въездную визу в Америку. Но записывались люди куда попало. Неизвестно, какой язык нужно было учить, потому что больше всего шансов было попасть в Южную Америку. Мы же записались в Австралию. Сейчас это, конечно, кажется ошибкой, но тогда мне очень не хотелось в Америку. Что я знала об Америке? Иногда в лагере нам попадались журналы, например журнал «Life», какие-то старые номера, и, когда я видела на его страницах все эти улыбающиеся лица, всех этих девиц голливудского типа и все такое, мне это не нравилось. Не лежала у меня душа к Америке – и все тут. Мне хотелось куда угодно, только не в Америку. А получилось так, что приехали мы сюда.

Предоставлялся выбор, куда ехать?

Люди записывались в разные страны, а затем проходили соответствующих консулов. И вот мы упаковали свои пожитки, приехали в Бремерхафен, откуда в большинстве случаев корабль увозил людей в Америку. Наш корабль назывался «Генерал Балу». Это было военно-транспортное суденышко, уже довольно уставшее, битком набитое людьми. В него, рассчитанное на 400 человек, напихивали тысячу. То еще было путешествие! Так мы и болтались в нем две недели в океане. Но этот корабль ни разу никого не потопил. Захлебываясь и дрожа всем своим телом, «Генерал Балу» доставил нас в Нью-йоркскую бухту. Были еще какие-то военные суда, перевозившие беженцев из Бремерхафена в США, но у кого я ни спрошу, все приплывали на «Генерале Балу».